Сборник рассказов

— Убирай за собой, — ворчит твоя нежная, кутаясь в Шанель и огненные волосы. — Вечно разводишь грязь и мусор.

И ты все тщательно моешь. Смываешь то, что было тобой. Бесповоротно в никуда. Смываешь самого себя. И застреваешь, размазываешься по трубам. Там и тут. Ощупываешь себя, а ты везде. Вот где загадка. И я не собираюсь ни в чем разбираться. Станцуй мне фарандолу!

Продажа всех наших меновых приобретений была ядерным безумием. КАК? Санины человечки громко смеялись, услышав про количество.

— Санек, да ты ах(запикано)л. Агага, — говоривший прикрыл глаза, — двести девяносто пять палок — полгода торговли. Мужикам то чо делать предлагаешь? У нас болящих тут не особо. Это так товарец, на любителя. Вот, если бы порнушка…

— А сколько возьмешь? — погрустнел Сашка и насупился на свежие царапины на руке. Молочная кислота омывала наши тела изнутри, а воспоминания о листе шифера уроненного на ногу санитара Прохора в ходе ночной погрузки, ныли как больные зубы.

— Тридцать штук, может быть. Но деньги, через неделю.

— А остальные куда?

Предложения были высказаны разнообразные. И я представил тишайшего нашего Марка Моисеевича, похожего на трехлетнее полоскаемое дождями объявление на столбе, сам текст уже испарился, но чистый листик со следами телефонов на отрывных бумажках, стойко цеплялся за реальность. Мне хотелось сорвать эту бумажную полоску набрать номер и сочувственно помолчать в трубку. Как ты там, землянин? Все ли у тебя хорошо? Количество коробок в подсобке Прохора вскорости обещало вырасти. И это многоцветное великолепие одалисок в нижнем белье, разбавленное радужными вибраторами, вызывало бы многочисленные обмороки у дальтоников. И массу вопросов. Откуда же ты явилась, пестрая непостижимая вселенная, ограненная серым?

— Сань, меня Марк съест. Что я ему скажу?

— А ты скажи так и так, шифер продать не удалось. Рынок падает, скажи ему. Маркет флексибл, скажи ему. Пришлось бартернуть. Вот вам, Марк Моисеевич. кхм…

— Х(запикано)й вам, Марк Моисеевич? Так что— ли? Или нет — вот вам, Марк Моисеевич триста замечательных неюзаных фаллоимитаторов, пользуйтесь на здоровье, светлый вы наш человек!

— Двести шестьдесят пять, тридцать я продал уже, — похоронным голосом сообщил Сашка, — и почему х(запикано)и? Там еще вещи, какие-то. И потом, двадцать процентов наши, ты же говорил.

Саня умел успокаивать. То, что часть этих приспособлений принадлежала нам по праву глупости, несомненно, успокаивало. И вообще глупость — необъяснимое явление. Она незаметна издалека. И бесформенна. Вроде капли мушки дрозофилы. В нее ступаешь легко, не заботясь о чистоте подошвы. Твоя глупость всегда мала. Родить сразу большую трудно, ты же не гений?

Но зато потом, приближаясь к итогам. Уменьшаясь в размерах, до величин почти что мизерных, начинаешь прозревать. Не такая уж это и безобидность. Она эфемерна, эта глупость, и не имеет постоянных габаритов. И обманчива. То, что поначалу кажется микроскопической точкой, с течением времени вырастает в добротной консистенции кучу помета пятидесяти слонов. А ты ходишь вокруг нее и насилуешь гипофиз. Основательно так насилуешь, до дыр.

Давай, гипофиз, — говоришь ты ему, — рожай, давай быстрей. У меня еще много дел.

Тот тужится и производит еще пару капель. Количество глупости, произведенной тобой, увеличилось. Они — твой запас эти точки. Скучно было бы жить в этом маленьком потешном мире, не имея в запасе пару — тройку глупостей. Над чем тогда крошить мозг? Над своим местом в жизни? Уныло. Вот глупость, это да! Мысли бегут весело и задорно, а тело потеет. Все у тебя при делах. Все шевелится. И ты живешь. Вот так — от глупости к глупости…От одной капли до другой…

И ее не обойти, она уже везде кругом тебя. Что остается делать, со всеми этими знаниями? Месить произведенное, вот что.

Второй палец никак не хотел загибаться. Он торчал, этот палец. Он указывал нам направления. Иллюзорные и необъяснимые. Пару дней мы парили в неизвестности, Саня ходил уверенный как Колумб. Он кружился в вакууме, восторгаясь полетом. Но на горизонте не возникала суша, солонина тухла, а на душе срали коты.

— Может по электричкам, рассуем? У меня есть человечки, — мы потребляли темную Молдавию. Негру де Пуркарь. Она окрашивала зубы в темно-фиолетовый. Каково было нашим пищеводам? Я не хотел об этом думать.

— Пять человек, по шестьдесят коробок каждому. За пару дней обернемся. — Сашка щерил синие молдавские зубы. А меня окружала пустота. Она пребывала вокруг и внутри. Уютно устроившись в моем организме, с презрением рассматривала мою убогую оболочку. — Говно эти чернила, ты портвейн помнишь? Южнобережный?