Сборник рассказов и повестей

Я не сопротивлялся, когда он, как ребенка, повел меня за руку из дворца. Мне было плохо — наверное, я действительно перегрелся. На площади перед дворцом Вернел усадил меня на стул под навесом, дал какую-то таблетку, воды, включил охладитель и направил мне в лицо поток прохладного воздуха. Это было блаженство — но в то же время мне по-прежнему было плохо. И я не слишком четко помню, что было потом. Наверное, они пригнали прямо ко дворцу джип — это было нетрудно, улица от ворот была достаточно широкой. Я помню шум мотора, запах горячей смазки и раскаленное сиденье, до которого поначалу больно было дотронуться, помню, как нас вдруг затрясло на ухабах — наверное, когда джип выехал из города. Помню прохладу и полумрак комнаты, куда меня поселили накануне, какую-то фигуру в белом халате — конечно, доктора Сиренова, мы с ним потом даже подружились. И все, дальше я уснул.

Но сон мой был беспокоен. Сон мой был повторением яви.

Стоило мне закрыть глаза, как торжественные звуки вновь заполнили сознание, и вновь поплыли перед глазами картины гипнотических узоров, сотворенных Кьерром, и вновь я шел, не в силах оторвать от них взгляда. Но путь мой был теперь мучителен, каждый шаг налитых свинцом ног давался с величайшим трудом и причинял боль, солнце немилосердно жарило с вышины, и сам воздух, казалось, сопротивлялся моему движению, обволакивая тело невидимой, но вполне весомой и ощутимой вязкой субстанцией. И все же я не мог позволить себе остановиться, я все шел и шел вперед, накручивая один за другим круги вдоль стен сохраненного в моей памяти зала, и величественная неземная музыка, звучащая торжественно и трагически, не оставляла в сознании места для вопроса о том, куда и зачем я иду. Я двигался вперед, и постепенно в чудовищных картинах, которые открывались передо мной, стали возникать смысл и порядок, и — мне так казалось — я начал понимать что-то чрезвычайно важное, без чего дальнейшая жизнь немыслима.

И вдруг я остановился.

Потому что прямо передо мной была пустота. Абсолютная, черная пустота. Казалось, еще несколько шагов, еще несколько мгновений — и мне откроется, наконец, высший смысл того, зачем я шел этим мучительным путем — но стена с оставленными правителем Кьерром узорами, обрывалась в этой черноте, тонула в ней, и не было никакой надежды найти ответ на непоставленный вопрос.

С этим ощущением полнейшей безнадежности я и проснулся.

Была глубокая ночь. Высокая луна светила в окно, высвечивая на полу ровный прямоугольник. Я лежал на спине — обычно я никогда не сплю на спине — и вслушивался в тишину. Тишина эта была такой, что поначалу мне показалось, будто я оглох. Но стоило мне лишь шевельнуть рукой, положить ее поверх простыни — и шуршание постельного белья наполнило мир грохотом. И вдруг, столь же внезапно я ощутил запахи — легкое дуновение от кондиционера несло в себе десятки различимых запахов. Все чувства мои, наверное, были обострены до нечеловеческого предела, но я не мог понять, почему, зачем это нужно. Состояние это было настолько мучительно, что какое-то время я даже хотел вернуться в оставленный сон — как бы тяжко мне в этом сне ни было — снова забыться и потерять ощущение реальности. Я даже закрыл глаза. Но заснуть мне суждено не было.

Потому что сразу, лишь только я опустил веки, перед моим мысленным взором открылся черный провал, увиденный во сне. Провал, который скрыл за собой истину, познание которой было для меня почему-то жизненно необходимо. И я сразу же понял, что мне необходимо сделать.

Не знаю, что руководило мною — мое ли собственное сознание, дух ли давным-давно мертвого правителя Кьерра — но дальнейшие мои действия были четкими и быстрыми. Так, будто я руководствовался давным-давно разработанным и тщательно отрепетированным планом. Я открыл глаза, встал, почти бесшумно оделся. Я уверен, что это было почти бесшумно — для моего обостренного слуха каждый шорох казался грохотом. Потом я вышел в коридор, осторожно прикрыл за собой дверь, с полминуты постоял, прижавшись к ней спиной и вслушиваясь. Мои движения никого не потревожили. Все так же ровно гудели кондиционеры — днем я вообще не слышал их гудения — доносился чей-то храп из-за двери дальше по коридору, где-то шелестела на ветру бумажка — наверное, на доске объявлений у входа. В окно в дальнем конце коридора попадало достаточно лунного света — включать освещение я не стал. Я не спеша двинулся к выходу. У двери на крюке висел фонарь — я взял его с собой.

Но в пути он мне не потребовался. Луна давала достаточно света.

Через холм я шел той же дорогой, что и накануне утром вдвоем с Вернелом. Он говорил, что здесь встречаются змеи, но я не видел ни одной. Я шел не спеша, и луна светила мне в спину, и тень моя шла впереди, так что каждый мой шаг был шагом в ее черноту. Но я ни разу не споткнулся и не оступился, я шел, выключив сознание, как ходят лунатики, и тело мое само находило наилучший путь.

Но я все помню.

И то, как с вершины Южного холма открылись освещенные луной развалины Анангаро.

И то, как шагнул во мрак под Южными воротами.