Сборник рассказов и повестей

А интересно, что чувствует сейчас энтар? И способен ли он чувствовать? Если да — то страшно ли ему?

Наконец, Энасси повернулся к ним лицом. Белый халат, маска — его можно было бы принять за обычного врача. Скальпель в руки — и перед вами хирург. Но рукам Энасси скальпель был не нужен. Не дай бог прикоснуться скальпелем к энтару. Не дай бог.

Энасси не смотрел в их сторону. Для него теперь не существовало ничего постороннего. Он был предельно сосредоточен на главном — и не имел права на посторонние мысли.

А вдруг мы все-таки ошиблись? — подумал Гайдли и украдкой бросил взгляд на профессора. Тот сидел, напряженно глядя на происходящее в операционной, судорожно сжав подлокотники кресла. Профессор ждал — но он не ведал об ужасе, который предстояло увидеть. С утра Гайдли готовил его — но только по первой версии. Так это называлось на их профессиональном жаргоне. Первая версия — это сказочка о том, будто бывают слабые, излечимые формы поражения энтаром. Сказочка, когда-то давным-давно удачно пущенная в оборот и прижившаяся в общественном сознании. Ее, эту сказочку, использовали все, кто имел с энтарами дело — но сами знали наверняка, что все это ложь. Не бывает слабой формы поражения, поражение всегда абсолютно и окончательно. Если только диагноз поставлен верно.

И Гайдли вдруг мучительно захотелось, чтобы на сей раз в диагнозе оказалась ошибка. Но Энасси — он знал — еще никогда не ошибался. К сожалению.

Энасси подошел к операционному столу и снял простыню, отбросив ее куда-то за спину. Гайдли почувствовал, как вздрогнул профессор, и взял его за руку. То ли еще будет, подумал он. То ли еще будет. Им предстояло нелегкое зрелище.

На столе неподвижно лежала обнаженная женщина. Вполне обыкновенная фигура, обычное, ничем не примечательное лицо, какие десятками можно встретить в любой толпе. Не красавица — нос слишком вздернут, рот широковат, слегка выдаются скулы. Сейчас, когда она лежала без сознания, невидящими глазами уставившись в потолок, когда мышцы лица были расслаблены, совершенно лишив лицо это выражения, она даже мало напоминала живого человека — скорее, манекен. Она лежала неподвижно — и только грудь вздымалась и опускалась от дыхания. Но не размеренно, а какими-то судорожными, нерегулярными толчками. Сбой дыхания — первый признак близкого распада энтара. Процесс зашел слишком далеко. На сгибе левой руки виднелись следы уколов — с неделю ее пытались лечить в госпитале, и только сегодня на рассвете догадались сообщить в институт. Еще бы немного…

Энасси стоял неподвижно, согнув руки в локтях и сосредоточенно глядя в пространство куда-то над их головами. Лицо его было бесстрастно. Но Гайдли знал, что таится за этой бесстрастностью.

Ненависть.

Ненависть к энтарам — вот то, что отличало настоящих бойцов от остальных, от таких, как он сам. Гайдли не умел так вот ненавидеть и не смог бы поэтому настроиться так, как необходимо во время операции. Несколько раз он ассистировал — в других, более легких случаях. И понял окончательно, что ассистировать — это максимум, чего может он достичь.

Но Гайдли не сожалел об этом. Стыдился, но не сожалел.

Медленно-медленно Энасси начал поднимать руки — глядя все так же в пустоту над их головами. Наконец, вытянув их прямо перед собой, прямо над телом лежащей на столе женщины, он начал опускать их, как бы упираясь во что-то ладонями и преодолевая все возрастающее сопротивление. Гайдли знал, что за этим последует, и заранее сжался, приготовившись — но и он вздрогнул, когда, лишь только правая рука Энасси коснулась груди женщины, раздался дикий, нечеловеческий вопль, тело ее выгнулось дугой и начало извиваться в конвульсиях. Если бы не фиксаторы на руках и ногах, она скатилась бы с операционного стола. А так… Возможно, будут вывихи, даже переломы — но какое это имеет значение?! Какое?! Энасси не ошибся в своем диагнозе — вот что было главным.

— Ч-что… ч-ч-что он делает? — профессор приподнялся, хотел шагнуть вперед, но уперся в невидимую стену впереди. — Что он делает?

— Т-так надо, профессор, спокойнее, — Гайдли старался скрыть дрожь в голосе. Зачем? Разве до его, Гайдли чувств было сейчас профессору?

Лишь только женщина начала извиваться, как Энасси отдернул руки и слегка отступил от стола. Стоял и ждал, пока она успокоится, с лицом бесстрастным и невозмутимым. Он знал, что делает, знал, как это надо делать, и ему не требовалось даже смотреть на то, что перед ним лежало, чтобы делать это. Смотреть? Зачем — если то, с чем он сейчас боролся, не имело пока ни формы, ни какого-либо видимого образа. Только предельно развитые чувства позволяли ему улавливать его движения — и действовать самому. Предельно развитые чувства — они ведь не давались даром, чтобы обрести их, приходилось пройти через огромную боль и муку. Я бы так не смог, повторял про себя Гайдли, я бы так не смог.