Сборник рассказов и повестей

— Так вот слушай, монах. Слушай и пытайся понять. Не для того я по крупицам собирала пси своего народа, не для того прожила вечность и преодолела бесконечные расстояния, чтобы делиться с кем-то своим могуществом и своим бессмертием. Тебе, монах, легко отказаться и от бессмертия, и от великой силы — ты никогда не имел ни того, ни другого. Но я от них отказываться не собираюсь. Знай: этот ребенок умрет, если на счастье свое он не родится уже мертвым. Знай это, монах.

«Этот ребенок умрет» — гулко звучало в голове у Франциска, наполняя ее погребальным звоном колоколов, и вскоре ничего, кроме этого звона, не осталось у него в сознании, и он как подкошенный рухнул на пол. Лишь через много часов, когда совсем стемнело, пришел он в себя. Он так и лежал на полу в мастерской. Члены его затекли, тело замерзло, и не сразу удалось ему подняться на ноги. Хромая, подошел он к лестнице, с трудом поднялся наверх и отворил дверь в комнату. И спросил в темноту, зная, что она здесь, что она не спит и слышит его:

— Зачем?

И сразу же вспыхнули свечи в изголовье кровати, осветив ее лицо, столь любимое когда-то Франциском. Но теперь прекрасное это лицо показалось ему ужасным и отвратительным, и он вздрогнул, застыв на месте.

— Зачем? — она говорила тихим, холодным, совершенно чужим голосом. — Затем, монах, что я не хочу умирать. Я хочу жить вечно, и мне нужен кто-то равный мне или даже более могущественный, кто помог бы этого добиться. Дар Тлагмаха каждому из разумных народов Вселенной велик, но этого дара хватает лишь на кого-то одного. Только на одного, монах, не больше. Только на одного. А мне пришлось покинуть свой мир, бежать оттуда, не овладев даже половиной пси, которую подарил Тлагмах моему народу. Тот, кто завладел оставшейся частью пси, был сильнее меня, и иного выхода не оставалось. Или погибнуть, или… Но и он не всемогущ, пока не завладеет всей пси моего народа, и потому — я знаю наверняка — он идет по моему следу. Ты, монах, став всемогущим, мог бы спасти меня. Ну неужели после всего, что я для тебя сделала, ты откажешься меня спасти, ты оставишь меня без защиты? И ради чего — ради этого ребенка, который возьмет на себя и часть твоего могущества? Который, быть может, захочет потом завладеть всем. Неужели ты настолько глуп, монах, чтобы согласиться на такую жертву?

— Кто ты? — спросил Франциск слабым шепотом, опершись о дверной косяк, чтобы не упасть.

— Я — твой Бог, монах, — ответила она уже столько раз слышанной Франциском фразой, но что-то сломалось в душе у Франциска, и он не мог больше молиться этому богу.

— Нет, — прошептал он. — Ты не бог. Ты — дьявол.

Он повернулся и бросился прочь из этого дома. В ночь, в холод, в темноту.

Мы ничего не знаем пока о его жизни на протяжении следующих шести с небольшим месяцев. Мы знаем лишь, что в конце концов он вернулся в Аргвиль нищим странствующим монахом в оборванной рясе, голодным и исхудавшим, изменившимся так, что трудно было бы поверить, что лицо этого монаха принадлежит человеку, не достигшему своего тридцатилетия. За эти полгода он стал похож на умудренного жизнью и много страдавшего старца, и до самой смерти своей сохранил Франциск этот облик. Одна из наших групп, занимающаяся анализом изображений, сумела выделить лик Франциска на десятках фресок, икон и миниатюр среди ликов различных святых. Вглядываясь в эти изображения, можно понять, почему всякий, с кем приходилось ему впоследствии встречаться, запоминал эту встречу на всю оставшуюся жизнь — столь пронзительным был взгляд неистового аббата. Он оставил свой след в душах очень многих людей — только потому память о нем не умерла даже после столетий мнимого забвения.

Франциск вернулся в Аргвиль в тот день и час, когда в доме, оставленном им более полугода назад, появился на свет его сын. В этом нет ничего удивительного, если принять на веру гипотезу о магических свойствах субстанции пси, которой он обладал в изрядном количестве. Узкими улочками уже оправившегося от прошлогоднего морового поветрия городка он подошел к так хорошо знакомому ему дому, поднялся по каменным ступеням и отворил незапертую дверь. Внизу, у лестницы, стояла повивальная бабка, только что принявшая младенца, и молодой священник, зашедший проведать свою прихожанку. При виде Франциска они застыли на месте, оборвав разговор на полуслове, а он, как бы не заметив их, молча поднялся по лестнице, вошел в комнату и затворил за собой дверь. Появление его было столь неожиданным и так поразило священника и повивальную бабку, что какое-то время они молча стояли, глядя ему вслед и не понимая, что же происходит. Очнулись они лишь тогда, когда сверху, из той комнаты, где остались роженица с ребенком, раздался нечеловеческий вопль:

— Чудовище! Ведьма! Змея!