Сборник сборников

Они подолгу ссорились летними ночами. Она просто вопила, орала на него. Ее крик был неприятен, как неожиданный, резкий звук медной трубы.

И он ушел из дома, ушел, чтобы съесть пять тысяч горячих дымящихся сосисок, десять миллионов жаренных в масле пирожков с мясом, целый лес жареного лука и выпить огромные моря апельсинового сока.

От мятных конфет кости у него стали, как у бронтозавра, от пирожков он раздулся, как мяч, в сердце появились боли, и весить он стал двадцать один стоун12.

– Уильям Филиппус Фелпс, – сказала ему жена на одиннадцатом месяце их совместной жизни, – ты тупой и жирный.

В тот же день хозяин ярмарки вручил ему месячную зарплату со словами:

– Извини, Фелпс. Теперь, когда ты стал таким толстым, ты мне больше не нужен.

– Разве я не гожусь больше для вашего балагана? Ведь вы всегда были мной очень довольны.

– Был. А теперь нет. Ты сидишь и не делаешь того, что тебе положено.

– Давайте, я буду у вас Толстяком.

– У меня уже есть Толстяк. Толстяки и гроша ломаного не стоят. – Хозяин смерил его взглядом сверху донизу. – Хотя вот что. Если бы у тебя была татуировка… А то с тех пор, как в прошлом году умер Галери Смит, у нас не было такого человека…

Это было месяц назад. Четыре коротких недели. От кого-то он узнал, что где-то далеко, в деревеньке на холмах, жила старушка. Как о ней говорили, мастер своего дела. Так что, если он поедет по проселочной дороге и повернет у реки направо, а потом налево…

Он пересек желтую луговину. Выжженная солнцем трава хрустела под ногами. Красные головки мака качались на ветру, склоняясь до земли. Он подошел к старой хибарке, которая выглядела так, будто простояла тут под дождями и ветрами не одну сотню лет.

Открыв дверь, он увидел пустую, без мебели, комнату, в центре которой сидела древняя старушка.

Глаза ее были словно сшиты красной просмоленной нитью. Нос был заклеен черным воском. Уши ее, казалось, ничего не слышали – будто порхающая стрекозой штопальная игла лишила ее всех чувств и ощущений.

Она сидела, не шевелясь, в пустой комнате.

Вокруг толстым слоем лежала желтая пыль, по которой много недель не ступала нога человека; если бы старушка двигалась, то остались бы ее следы. А следов-то и не было.

Ее руки касались друг друга, как тонкие проржавевшие инструменты. Ступни ног были обнаженными и грязными, как галоши.

А вокруг расположились пузырьки, бутылочки, флакончики с жидкостью для татуировки – красной, ярко-голубой, коричневой, желтой.

И только губы ее, незашитые, начали шевелиться.

– Входи. Садись. Я здесь одна.

Но он не послушался ее.

– Ты пришел за картинками, – сказала она высоким голосом. – Но сначала я покажу кое-что.

Она широко открыла ладонь.

– Смотри! – выкрикнула она.

Это был вытатуированный портрет Уильяма Филиппуса Фелпса.

– Это же я! – воскликнул он.

Ее крик остановил его у дверей.

– Не убегай!

Он застыл у порога спиной к ней.

– Это я, это я на твоей руке!

– Этой картинке уже пятьдесят лет. – Она поглаживала ее рукой, лаская, как кошку, снова и снова.

Он повернулся.

– Это старая татуировка.

Он подвинулся к ней поближе. Потом еще приблизился, склонился над картинкой и, моргая, смотрел на нее. Он вытянул дрожащий палец, чтобы потрогать картинку.

– Старая. Но это невозможно! Ты не знаешь меня. Я не знаю тебя. Твои глаза, они сомкнуты.

– Я ждала тебя, – сказала она. – И многих других.

Она показала свои руки и ноги.

– На них изображены те, кто уже приходил ко мне. А вот здесь, на этих картинках, те, кто навестят меня в следующие сто лет. И ты, ты пришел.

– Но как ты узнала? Ты же не видишь!

– Я чувствую тебя, как чувствуют львы, слоны и тигры. Расстегни свою рубашку. Я нужна тебе. Не бойся. Мои иглы так же чисты, как и руки доктора. Когда я закончу расписывать тебя, я буду ждать, когда придет еще кто-нибудь, кто во мне нуждается. Хорошо, что ты пришел. Однажды, возможно, лет через сто, я пойду в лес и лягу там под белыми грибами, а весной ты увидишь на этом месте маленький голубой василек.

Он начал расстегивать пуговицы на рукавах.

– Я знаю Далекое Прошлое, Светлое Настоящее и еще более Далекое Будущее, – шептала она.

Ее глаза были поражены слепотой, а лицо было обращено к человеку, которого она не видела.

– Ты видел картинки на моей коже. И у тебя будут такие же. Ты будешь единственным настоящим Разрисованным во всей Вселенной. Ты увидишь удивительные картинки, которые никогда не забудешь. Я оставлю на твоей коже картинки Будущего.

И она уколола его иглой.

Он помчался обратно на ярмарку, в балаган, опьяненный страхом, но в приподнятом настроении. О, как быстро эта старая колдунья расписала его цветными рисунками. Он сидел и чувствовал, как ее волшебные иглы колют и жалят, точно осы. А потом его усталое тело ожило. Он стал весь такой цветистый и узорчатый, словно его пропустили через типографский пресс, печатающий цветные изображения. Он оказался в дивном одеянии из троллей и ярко-красных динозавров.

– Посмотри на меня! – крикнул он Лизабет.

Он сорвал с себя рубашку. Она подняла голову от туалетного столика и взглянула.