Сборник статей, воспоминаний, писем

   Дорогой друг. Поверь прежде всего, что мне хочется, и давно уже, не только сейчас, написать тебе большое, обстоятельное и подробное письмо, о многом рассказать и многим поделиться. И вот беру перо (в правую руку, и папиросу в левую, -- увы, закурил почти по-старому) и чувствую, что не смогу, "не успею" этого сделать. Рассказывают про одного оперного певца, что он, жалуясь на быстрые темпы, в которых "гнал" дирижер оперу, выразился так: "что успел, то спел". Так вот и я -- что успею, то и напишу, -- уж в очень быстрый темп загоняет меня жизнь своей дирижерской палочкой, которой я не могу не подчиняться.

   О главной "злобе дня" -- об "Анне Карениной". Спектакль действительно хороший, во многом по-хорошему волнующий. Волнует, трогает, радует и впечатляет больше всего, конечно, сам Толстой. И кусочек Толстого ароматен, и осколок его -- горит и сверкает, и в этом главный секрет успеха спектакля. Все дело -- в тексте, не опошленном и не испорченном инсценировщиком, ну и, конечно, в общем хорошо, а местами и великолепно сыгранном актерами. Очень удачно и оформление.

   Что же сказать тебе о "Борисе"? {Трагедия А. С. Пушкина "Борис Годунов" репетировалась в это время в МХАТ.} Ты, по-видимому, вполне в курсе дела,-- благодаря М. П-не {М. П. Лилина.} и "Горьковцу" {Газета МХАТ.}. Тебя смущают три Бориса. Меня -- нет, не смущают. Во-первых, потому, что роль Бориса по количеству отведенного ему Пушкиным места в трагедии -- очень не большая: из 24 сцен он появляется только в 6, даже в 5 (в сцене с юродивым -- всего две фразы). Три исполнителя Гамлета, три Отелло, три Чацких или три Фамусовых -- это, конечно, значит три совсем разных спектакля. А, например, если ставить "Юлия Цезаря", то Цезарей можно пустить десяток (если найдется такое количество актеров, имеющих на него право), а спектакль будет один, все такой же или почти такой же, и вся трагедия "Юлий Цезарь" будет все той же и не зазвучит по-другому -- от другого или третьего Юлия Цезаря. То же -- и в "Борисе Годунове", мне кажется. А впрочем, может быть, все это спорно и неубедительно.

   Скажу еще, что опасности нивелировки или копировки взаимной не может быть у нас -- среди Борисов, потому что все три исполнителя очень различны по своим индивидуальным качествам: по возрастам, темпераментам, даже по вкусам и "культурам", по навыкам и "идеологиям". И все исполнители, стремясь дать непременно "пушкинского" Годунова, объединенные в этом стремлении режиссурой, должны быть и не могут не быть свободными в выборе красок, нужных каждому для своего образа.

   А впрочем, может быть, это все "литература" и теория. А практика покажет другое.

   Думаю, что "Бориса" мы не закончим, то есть не выпустим до июля,-- до конца сезона, и в Париж его в августе не повезут, о чем мне лично жалеть не приходится, потому что ехать в Париж мне не хочется,-- боюсь жары и выставочной сутолоки. В апреле, в мае, в "нормальный", а не в "выставочный" Париж -- я поехал бы с радостью.

   Напишу еще, а пока -- обнимаю крепко тебя и всех твоих.

Твой Basil

Б. Н. ЛИВАНОВУ

[Осень 1937 г.]

Дорогой Борис!

   Не буду оправдываться, но верь, что угрызаюсь очень тем, что тебя не навестил {Б. Н. Ливанов был в это время тяжело болен и находился в Кремлевской больнице.}. И верь, что очень этого хотел, много раз собирался. И сейчас хочу и собираюсь. И боюсь, что опять какая-нибудь новая хворь помешает. Не везет, брат, и мне со здоровьем. Конечно, твоего рекорда невезения в этом смысле пока еще не покрываю. Впрочем, это глупость я сейчас сказал о моем "невезении" в смысле здоровья. У меня просто нет здоровья, и это естественно,-- от старости его нет... Что же тут говорить о каком-то "невезении" и лезть в соревнование с тобой -- богатырем по здоровью. Тебе, бедняге, действительно не повезло в этом году. Но это же просто у тебя несчастный случай. "Нет денег -- перед деньгами". Так и у тебя сейчас: нет здоровья -- перед здоровьем. Целый капитал здоровья еще наживешь, и все потерянное вернется к тебе, на все 100 процентов.

   Отлежишься -- зашагаешь и наверстаешь все!

   Терпи, не унывай! Понимаю, как тебе тяжко бывает, как тоскливо и скучно. Но ведь с каждым днем, с каждой минутой -- будет все легче, все светлей и радостнее. Крепко верь в это и терпи!

   А уж как без тебя скучно в театре, и скучно и трудно. Но о театре -- до другого раза. Если не соберусь в ближайшие дни навестить -- напишу.

   Крепко тебя обнимаю с крепкой и нежной любовью.

Твой Качалов

Вл. И. НЕМИРОВИЧУ-ДАНЧЕНКО

9 ноября 1937 г.

Дорогой Владимир Иванович!

   Сегодня Вы уезжаете, а мне хотелось бы поговорить с Вами -- по поводу моего участия в "Горе от ума". Поговорить уже, очевидно, сегодня не удастся, ограничусь этим письмом.

   Когда, несколько дней назад, Сахновский спросил меня, берусь ли я за Фамусова, я ответил, что вдвоем (с Тархановым или другим исполнителем) берусь и предпочитаю, конечно, быть дублером, но не основным или первым исполнителем.