Сборник статей, воспоминаний, писем

   В назначенное время Качалов приехал в студию, беседовал с будущими артистами. Прочитал им "Юбилейное" Маяковского, монолог Ивана Карамазова, Пушкина -- "Скупой рыцарь", сыграл сцену из "На дне" -- Барона и Сатина. Студийцы были в восторге. Гурьбой высыпали на улицу проводить его до автомобиля. Оттуда он заехал на Малую Никитскую (ныне улица Качалова) в особняк, где жил Алексей Максимович. Посидели с ним конец вечера. Василий Иванович вспоминал, как в этой столовой бывал у Алексея Максимовича. Вспоминали старое: Василий Иванович говорил о рассказах Алексея Максимовича, которые обычно не читались с эстрады.

   -- Какие чудесные отрывки можно взять из трех "вечеров": "У Шамова", "У Панашкина", "У Сухомяткина".

   Прочитал нам отрывки из рассказов "Могильщик" и "Садовник". Кстати сказать, садовник -- лицо не вымышленное. Алексей Максимович наблюдал его в 1917 году, и он произвел на него большое впечатление своим отношением и "обовью к работе.

   -- А как хороша "Знахарка"! -- сказал Качалов. Василий Иванович был добрый, оживленный. Казалось, помолодел, когда читал.

   Совсем не думалось, что через год мы его потеряем...

С. Я. МАРШАК

   Трудно рассказать в нескольких словах, какое место занимает в жизни моего поколения Василий Иванович Качалов.

   От спектакля до спектакля мы бережно хранили в памяти каждую его интонацию, каждый его жест, исполненный благородной простоты и свободы. Но всякий раз, когда мы видели Качалова на сцене, он казался нам неожиданным и новым.

   Бывая в Москве по делу или проездом, мы считали невозможным упустить случай попасть в Художественный театр, увидеть Качалова.

   Его и всех актеров МХТ в других городах называли "москвичами". "Москвичи к нам едут",-- говорили люди, узнав о предстоящих гастролях МХТ. Так неразрывно связан с Москвой театр, с которым разделил судьбу Качалов.

   И как часто случалось нам во время поездок в Москву встречать на ее улицах высокого, статного, неторопливого человека, всегда со вкусом, но не с иголочки одетого,-- артиста с головы до ног. Шел он обычно один, занятый своими мыслями, немного рассеянный.

   Походка его была легкой и твердой, даже в том возрасте, который называют "преклонным". Годы мало отражались на его облике. До конца дней сохранил он и внешнюю моложавость, и молодой, свежий интерес ко всему новому.

   О нашей советской литературе, о современных поэтах заговорил он со мной при первой встрече в начале тридцатых годов. Разговор у нас зашел об авторском и актерском чтении стихов. Большинство актеров считало (да и считает), что авторы, подчеркивая в своем чтении ритм стихов, лишают их выразительности.

   -- Нет, нет, я всегда чрезвычайно интересуюсь тем, как читают сами поэты,-- сказал Качалов.-- Чтение стихов -- труднейшее искусство. Могу сказать, что до сих пор я только учусь этому делу. Только учусь.

   И тут я впервые узнал, как много стихов старых и новых поэтов -- в том числе и самых молодых -- готовит к исполнению Василий Иванович, работая над каждым стихотворением, как над большой ролью, и включая в концертный репертуар только то, что достигло полного звучания. Целые годы посвятил он Блоку и Маяковскому.

   Не было случая, чтобы при нашей встрече не упомянул он какого-нибудь нового поэта, взятого им на прицел. Почти всегда у Василия Ивановича оказывался под рукой томик стихов. В последние годы он очень интересовался Александром Твардовским и подолгу расспрашивал о нем.

   Пожалуй, среди актеров, которых я знал на своем веку, никто так не любил и не чувствовал слова, как Василий Иванович Качалов. Никто не умел передавать с такой свободой и точностью лучшие поэтические страницы Льва Толстого, Чехова, Горького, монолог и сонет Шекспира, мужественное слово Маяковского. Это был актер-поэт.

   На протяжении нескольких лет он то и дело возвращался к "Демону" Лермонтова.

   Когда-то я слышал рассказ о том, как долго бился над рубинштейновским "Демоном" Шаляпин, пока наконец один жест, один взмах руки из-под плаща, заменявшего на домашней репетиции крылья, не подсказал ему, как воплотить этот патетический, но отвлеченный образ. Тогда же Шаляпин решил, что и на сцене плащ заменит ему бутафорские крылья.

   И вот теперь, на моих глазах, другой замечательный артист, во многом близкий и родственный Шаляпину, тоже стремился воплотить образ "Демона" патетично, но просто -- без бутафорских крыльев.

   По многу раз читал он мне и другим своим знакомым один и тот же отрывок, любезно благодарил за дружеские замечания и советы, но далеко не все принимал. Очевидно, каждое такое чтение было для Василия Ивановича одной из многочисленных репетиций.

   Помню, мы встретились с ним в санатории в Архангельском, в бывшем имении Юсупова, которому Пушкин посвятил свою оду "К вельможе".

   От северных оков освобождая мир,

   Лишь только на поля, струясь, дохнет зефир.

   Лишь только первая позеленеет липа...

   Этими стихами встретил меня в старинном парке Архангельского Василий Иванович. Через день-другой он пришел ко мне в комнату, где, кроме меня и моей жены, находился еще один человек -- военный врач-хирург.