Счастье момента

– Милая моя Хульда, у меня такое чувство, что вы не совсем объективны.

Хульда заерзала на стуле.

– Знаю, – глухо призналась она. – Мне нужно поговорить с ним.

Нахмурившись, Берт наклонился вперед и накрыл ладонь Хульды своей.

– Мне больно видеть, как вы подвергаете себя опасности, но я прекрасно понимаю: вы уже увязли с головой, вонзили свои прелестные зубки в это дело – и, видимо, в господина комиссара тоже – и не собираетесь отступать. Однако ваш таинственный Карл может оказаться негодяем. Знаете, далеко не каждый становится полицейским по велению сердца. Многие выбирают этот путь потому, что их родители недостаточно богаты, чтобы оплатить им обучение на врача или юриста.

– Карл – сложный человек, – заметила Хульда, пальцем собирая крошки от торта на тарелке, – но он точно не негодяй.

– Даже если так, – отозвался Берт, – вам следует держаться от него подальше. Но я вас знаю, вы любите играть с огнем. Однако нельзя играть с огнем и не обжечься.

Берт смерил Хульду испытующим взглядом, от которого ей стало не по себе, и, помолчав, грустно покачал головой.

– Я уже вижу, что запоздал с предупреждениями. И быть может вы правильно делаете, что не хотите оставлять своего Карла. В конце концов, побитую кастрюлю не накрыть обычной крышкой, верно?

– Вы про меня? – спросила Хульда и хотела было возмущенно возразить, что она – не побитая кастрюля, но потом подумала, что в словах Берта, возможно, есть зерно истины, пусть даже прозвучали они грубовато. Хульде было свойственно попадать в щекотливые ситуации, ее влек риск – разве не это отталкивало ее от Феликса? Феликс твердо знал, кто он и чего хочет, а Хульда отличалась непостоянством, и мысль об определенности ужасно ее пугала. Не потому ли она чувствовала, что Карл Норт ей близок? Не потому ли, что за стеклами его заляпанных очков скрывались самые грустные глаза на свете, обещавшие так много, стоило в них только заглянуть? – От вас ничего не скрыть, – наконец заговорила Хульда. – Я буду осторожна, обещаю вам.

– Ха! Даже слепец увидит, что вы лжете. – Берт встал, положил на стол несколько банкнот и разгладил одежду. Потом взглянул на карманные часы. – Что ж, по крайней мере, я вас предупредил. А теперь пойдемте, газеты меня уже заждались. Странно, но стоит мне провести несколько часов без них, как я перестаю чувствовать себя собой. Эти черные буквы, которые объясняют нам мир… Мне нравится, когда они рядом. И я переживаю каждый раз, когда оставляю киоск на попечение этого маленького разбойника, сына мясника. А вдруг он случайно подожжет его сигаретой и вся моя жизнь сгорит в ярком пламени?

Тихо рассмеявшись, Хульда протянула Берту руку. Сквозь моросящий дождь они вместе шли в сторону Винтерфельдплац, пока воробей радостно клевал оставшиеся у них на тарелках крошки.

Глава 27

Понедельник, 12 июня 1922 года

Карл споткнулся о горку лежавшего на земле щебня, но равновесие удержал. Выпрямился, огляделся. Участок, на котором располагалась заброшенная столярная мастерская, был обнесен высокой кирпичной стеной. Когда-то здесь кипела жизнь – в детстве Карл часто шатался по округе, поэтому хорошо помнил визг пилы, помнил опьяняющий запах сухого дерева и клея…

Но сегодня окна мрачно таращились на город своими пустыми глазницами. Тишина подобно серым тучам, омрачающим день, висела над крышей заброшенной столярной мастерской. Эта мастерская, как и многие другие небольшие предприятия, не пережила войну и была вынуждена объявить себя банкротом. С тех пор здание пустовало.

«Или почти пустовало», – подумал Карл, когда из окна до него донеслись веселые детские голоса. Он в нерешительности остановился и услышал позади шаги Пауля Фабрициуса, которого сегодня взял с собой. Они договорились, что Фабрициус будет вести допрос, а Карл постоит в сторонке и вмешается только если возникнет необходимость. Карл очень рассчитывал на своего помощника, а точнее – на его умение разговорить кого угодно. Впрочем, Карл не особо надеялся, что уличная проститутка, якобы знавшая Риту, скажет что-то важное. Однако ее заявление нужно для дела, поэтому Карл уступил своему честолюбивому помощнику и отправился с ним в заброшенную столярную мастерскую.

Дневник Риты он уже прочитал от корки до корки. Поначалу читал нерешительно, но с каждой страницей увлекался все сильнее, словно от неуверенного почерка исходило какое-то притяжение. Потом он провел небольшое расследование. Согласно личному делу, хранящемуся в лечебнице, первые несколько лет Рита Шенбрунн была образцовой медсестрой, одной из лучших в учреждении – самоотверженной, преданной делу.

Но потом кое-что произошло. Умер пациент. Видимо, его смерть наложила на Риту глубокий отпечаток – пробудила сомнения, заставила колебаться. У нее поубавилось рвения, а со временем оно и полностью иссякло. Или все пошло под откос после смерти ее близких?