Счастье цыганки

Действительно, что-то давно о ней ничего не слышно? Говорят, она поссорилась с Астаховым и перешла жить в гостиницу. Ирина позвонила в отель. Там подтвердили: да, Олеся снимает номер. Но ее сейчас нету, ключ на вахте. Причем висит давненько. Нет-нет, сказать, сколько именно, невозможно, но давно. Сердце тревожно забилось. Полякова позвонила в офис астаховской конторы. Там Олесю тоже давно не видели, решили, что она уехала в какую-нибудь срочную командировку…

Тогда Ирина позвонила Николаю Андреевичу. Он, как настоящий мужик, вообще не захотел говорить об Олесе. Сказал, что у них особые отношения. Пройдет время — и они во всем разберутся… А видеть?.. Нет, он тоже довольно давно ее не видел. Самое удивительное, что Астахов ничего не заподозрил, хотя прекрасно знал о том, что в результате пожара на конюшне один человек погиб…

Полякова поехала к экспертам, забрала у них денто-карту погибшей, потом поехала в больницу, чтобы показать ее стоматологу, всегда лечившему Олесю. Тот сравнил карту экспертизы со своей стоматологической картой. Они совпали. На все сто процентов!

Больше не оставалось никаких сомнений. Имя погибшей — Олеся Платонова.

Практикант Полякова в очередной раз доказала, что ей пора браться за самостоятельную работу.

* * *

Груша приехала в гости к Рубине и застала ее в плохом состоянии.

— Рубинушка, что с тобой? Успокойся, хорошая наша. Давай я тебе помогу. Скажи мне, что нужно сделать. А сама присядь, отдохни…

— Не могу сидеть.

Неожиданно Груша разревелась.

— Вот и я так же. Ничего не могу. Ни работать, ни стоять, ни лежать, ни сидеть… Одна мысль, как клещ, в голове сидит: «Где Кармелита?» Ну так я хоть помоложе. А ты… Рубина, скажи, что я могу тебе сделать? Чем помочь?

— Ты уже помогла тем, что пришла.

И вдруг Рубина разревелась вслед за Грушей.

— Не могу… Не могу поверить, что Кармелиты больше нет. Не могу, и все!

— Может быть, тебе лучше в табор вернуться?

— Нет, вот уж теперь-то точно я останусь здесь. В таборе мне все будет напоминать о Кармелите, а я не хочу чтобы кто-нибудь видел мои слезы. А ты… Просто ты приходи ко мне почаще. Хорошо?

— Конечно.

— Не забывай меня.

— Как же я могу тебя забыть? Ты же нас всех растила. Учила. Жаль только, виделись мы с тобой не так часто, как хотелось бы… Для нас всех, что таборных цыган, что зубчановских, ты, как родная мама. Или бабушка…

— А вы и есть мои дети. Или внуки. Моя большая семья…

— Все, все, Рубинушка. Давай больше плакать не будем. Нужно успокоиться. А то иначе просто сердце надорвать можно. Береги себя. Ты, главное, помни — ты нам нужна. Кто же еще нам даст правильный совет?

— Какой там совет? — сказала Рубина, утирая последние слезы. — Я же теперь не шувани, я теперь ничего не вижу. И советчик теперь из меня плохой.

— Рубиночка… — Груша поцеловала ей щеку и руку. — Ты мудрая женщина, а шувани ты или не шувани — для нас не имеет никакого значения. Мы все тебя очень-очень любим. Ты…

Груша снова чуть не расплакалась, но сдержалась.

— Ты просто держись…

* * *

Время шло, а Миро с Кармелитой все не появлялись. Тут уж и у Баро оптимизма оставалось все меньше и меньше. А Астахов вообще сидел как на иголках, с ужасом ожидая какой-нибудь нехорошей новости. Наверное, из-за нервной, напряженной обстановки телефонный звонок астаховского мобильника показался каким-то необычным, особенным, зловещим.

— Алло, — сказал Николай Андреевич, нажав кнопку вызова.

— Господин Астахов? — по голосу и деловому тону можно было сразу угадать, что это Ефрем Сергеевич Солодовников.

— Да. Вы выяснили? Что-то новое?

— Есть новости.

— Может, по телефону скажете.

— Нет-нет, давайте лично.

— Это только меня касается? Или как? Может быть, мне стоит взять с собой господина Зарецкого? Или еще кого-то?

— Пожалуй, не стоит. Приезжайте один. Ждем. — Показалось, что Солодовников устал выслушивать многочисленные вопросы и предложения Николая Андреевича.

Астахов повернулся к Баро, беспомощно развел руками:

— Ну вот, Рамир, даже не представляю, о чем это? А подробнее этот, Ефрем, елки-палки, Сергеевич говорить не хочет.

— Может, что-то о твоих картинах.

— Возможно. Только что мне сейчас эти пропавшие картины, когда Кармелита пропала!

— Ну ладно-ладно, Коля, не нервничай. С Солодовниковым всегда так. Что-то крутит, мутит. Видно, кое-что наварить хочет. Поезжай, а там видно будет, что к чему.

Астахов решительно рванул ручку на двери, ведущей в солодовниковский кабинет. Чуть с корнем ее не вырвал. Так же порывисто вошел в кабинет. Крепко пожал руку Ефрема Сергеевича. Обратил внимание, что тот почему-то смотрит с жалостью. Из-за этого начала вскипать внутренняя злость: «Интересно, чего это он меня жалеет?..»

— Николай Андреевич! Присаживайтесь, — голос у следователя был какой-то неестественно мягкий.

— Спасибо. Ну что? Рассказывайте, что там у вас за новости. Я, как видите, уже даже присел, так что готов выслушать что угодно. — Последняя фраза была произнесена шутливым тоном, однако Солодовников не спешил смеяться.