Счастливый Кит. Повесть о Сергее Степняке-Кравчинском

Лет тридцать назад в Петербурге гремела слава салона великой княгини Елены Павловны. Его называли питерскими Афинами, академией наук и искусств, сравнивали с двором Екатерины Второй, спустя десятилетия воскресшей в ее титулованной свойственнице. «Четверги» Елены Павловны назывались «морганатическими вечерами», так как гостей приглашали, не считаясь с их чинами и званиями, а лишь с талантами и известностью. При дворе этот салон считался либеральным. В нем бывали Антон Рубинштейн, Аксаков, Полонский, Милютин, Кавелин, фон Кайзерлинг, приезжие ученые и музыкальные знаменитости. С каждым из них великая княгиня говорила подолгу, обнаруживая неожиданную осведомленность в самых разнообразных вопросах, вызывая общее удивление своей эрудицией. Мало кто знал, что наставником и репетитором Елены Павловны была ее фрейлина, госпожа фон Раден, женщина образованная и трудолюбивая. Дни и ночи она проводила за подбором цитат и выдержек из журналов и ученых трудов для великой княгини. Среди немногих, кто знал роль фон Раден при дворе великой княгини, была Ольга Алексеевна Новикова, урожденная Киреева, которая вместе с мужем бывала в Михайловском дворце. Честолюбивая, миловидная, обладающая редкой памятью и не менее поразительной склонностью к интригам, она захотела заменить ученую фрейлину и при первом же разговоре с Еленой Павловной, смело глядя ей в глаза, сказала:

— Екатерина Великая умерла, не оставив наследницы, способной воплотить ее мечты, но семена, брошенные ею в русскую почву, дали роскошные всходы в вашем дворце.

Казалось бы, что в этом шаблонном витиеватом комплименте не было ничего обидного, но в тоне, за которым чувствовалась неукротимая энергия молодой карьеристки, Елена Павловна уследила неуместный покровительственный оттенок. Спустя некоторое время Новиковой передали, что великая княгиня сказала фон Раден:

— Кажется, эта бойкая особа позволяет себе выражать одобрение моим вечерам?

Провал был полный. Ольгу Алексеевну с мужем изредка приглашали на «четверги», но больше ей ни разу не пришлось говорить с хозяйкой салона.

Неудача не заставила Ольгу Алексеевну отказаться от честолюбивых мечтаний и только ожесточила ее. Теперь она уже мечтала соперничать с самой великой княгиней, но понимала, что это невозможно. Пока что спешила воспользоваться знакомствами, какие можно было завязать в Михайловском дворце. Там она завоевала дружбу Победоносцева. Он уже давно занимал высокую должность воспитателя наследника престола, но еще не стал обер-прокурором святейшего синода. Чутьем интриганки она угадывала его будущее огромное влияние на дела государственные. При встречах замирала перед его протяженной костлявой фигурой, закинув голову, смотрела снизу вверх на его зловещее совиное лицо в огромных очках, как смотрит маленькая собачка на хозяина в ожидании кусочка сахара. Без тени смущения объяснила, что посещает «четверги» ради того, чтобы поговорить с ним. Зловещий, старообразный, он склонял к ней ушастую голову в ореоле легких волос и, пренебрегая благопристойностью, ядовито осуждал всех гостей княгини. Такой же тощий и высокий ректор Дерптского университета граф Кайзерлинг, тронутый бескорыстным интересом к его занятиям, стал ее постоянным чичисбеем на «четвергах». Она была слишком миловидна, чтобы ее решились назвать синим чулком, но репутация умной верноподданной патриотки утвердилась за ней прочно. Число ее поклонников среди убеленных сединами сановников росло.

Из всех назидательных притчей и сказочек, какие ей пришлось слышать в детстве, лучше всего ей запомнилась история двух лягушек, попавших в банки с молоком. Одна смирилась со своей участью и погибла. Другая так долго била лапками, что молоко превратилось в масло — и лягушка выскочила на волю.

Ольга Алексеевна работала. Читала, подавляя зевоту, труды Кайзерлинга по геологии, вникала в тончайшие оттенки славянофильских споров в московских гостиных Самарина и Аксакова, чтобы, вернувшись в Петербург, поражать воображение Победоносцева запомнившимися афоризмами. Но масло все еще не сбивалось, с салоном ничего не выходило.

Отчаявшись, она уехала из Петербурга и целый год провела у своего деверя Евгения Петровича Новикова, русского посланника в Австрии. Это было не потерянное время. По-прежнему, избрав своим девизом старую поговорку «терпение и труд все перетрут», применяя все ту же методу, она ловила все, что говорилось на дипломатических раутах и обедах, и сумела покорить австрийского канцлера Бейста. Впервые она встретила его на обеде у турецкого посланника Халил-паши. На другой день Бейст явился к ней с визитом и вручил весьма неуклюжие вирши, которыми очень гордился.