Счастливый Кит. Повесть о Сергее Степняке-Кравчинском

— Вы очень весело говорите о своей неизбывной тоске,— с завистью заметил Гуденко.

~ Многолетняя привычка казаться веселым.

— И про майского жука вы напрасно. Если подсчитать, что вы сделали за границей, ваши книги, ваши выступления, наконец «Свободная Россия» и Вольный фонд...

Степняк нахмурился.

— Вся беда, что вы не можете подсчитать, что бы я сделал в России.

Гуденко встал из-за стола, подошел к окну. Его раздражала бессмысленная уверенность Степняка, так и хотелось влепить: «Качался бы ты там, батюшка, на перекладине». Но он несколько смягчил грубость и заметил:

— А что тут подсчитывать? Сколько раз вынесли бы из камеры парашу? Так это цифра астрономическая. Не подсчитаешь.

— Зато совесть была бы чиста.

— Чем же она у вас тут-то испоганилась?

— Да тем, что мои товарищи гниют в сибирской каторге, как Стефанович, Дейч, Ольга Любатович, гибнут от чахотки, как Веймар, Ольга Натансон, сходят с ума еще в предварилке, как Шура Малиновская, и самое страшное, без надежды на настоящую жизнь, ждут своей смерти в каменных мешках крепостей, как Коля Морозов, Герман Лопатин, Оболешев, Фигнер...

— Вы сказали Оболешев? — странно встрепенулся Гуденко.

— Сказал. А что?

— Так, ничего. Знакомая фамилия. А что он совершил?

— В том-то и ужас, что кара несоразмерна проступку. Он изготовлял паспорта вместе с Шурой Малиновской для отъезжающих за границу. За это дают несколько лет каторги, но бессрочная — произвол. Почему такая кара?

Гуденко как-то неуместно улыбнулся:

— Действительно непонятно. Так-таки и не знаете?

— Откуда же?

— Действительно неоткуда. Но я все-таки не пойму, мучение вашей жизни составляет то, что вы не можете занять помещение рядом с вашими невинно пострадавшими за вас товарищами? — настойчиво допрашивал Гуденко.

— Из-за меня еще, к счастью, никто не пострадал. Адриан Михайлов был посажен по другому делу. Кажется, был измучен допросами, назвал мое имя, но это не к делу. Если бы я услышал, что за меня кто-то пострадал, не знаю, как бы я смог это выдержать. А вина перед теми, кто там мучается сейчас, невольная. Вина неравенства. Меня понимают те, кто сами это пережили. Вера Засулич, может, и Жорж Плеханов.

Он вдруг встал из-за стола, грубо сказал:

— Пойдемте наверх.

Гуденко затрепетал. Неужели он как-то догадался, что в письменном столе был произведен обыск? Быть не может, прошло столько времени. Но поднялся с места, твердо решив в крайнем случае от всего отпираться.

Черная Паранька, стуча когтями, побежала впереди них по лестнице.

Степняк, не зажигая света, подвел Гуденко к окну кабинета. Там неярко сияла полная одутловатая луна, освещая серебристым светом островерхие крыши, вывеску лавчонки на противоположной стороне улицы.

Степняк показал на нее:

— Видите вывеску на зеленной лавке? Что она вам напоминает?

Гуденко посмотрел на него, потом на вывеску, удивленно пожал плечами:

— Вывеску на зеленной лавке. Такую же, как в Рязани, в Борисоглебске, в Липецке. Разницы большой не вижу.

— Вот, вот! Какая там разница — капуста, морковь, свекла — полное сходство. Когда мне становится очень тоскливо, я смотрю на нее и вижу Лебедянь, Касимов, какой-нибудь Гороховец, вижу мостовую в розовых и серых булыжниках, травку, пробивающуюся между камнями, слобожанку с коромыслом на плече, и я на минуту счастлив. В нашем кругу забыто слово патриотизм, а ведь, по сути, это слово вмещает в себя только два понятия — землю и народ. Не какое-то там — самодержавие, православие и народность, не катковские бредни. Земля и народ,— повторил он, заметно волнуясь.

— Каткова вы — ни во что? Катков — патриот. Человек большого ума и образованности. Не стоило бы отмахиваться!

— Милый Владимир Семенович! Ну что мы с вами будем толковать о Каткове? Во-первых, позавчерашний снег, а во-вторых, извините меня, у вас такая каша в голове, такая каша... Перевоспитывать вас не берусь, и споры наши бесполезные. Вы просили у меня совета. Одно могу сказать — поезжайте в Россию. Забудьте всю эту вашу аристократию, гедиминовичей, Рюриковичей, безродных нуворишей, присосавшихся к власти... Поезжайте в Россию и делайте там любое дело во всю силу понимания пользы народа и родины. Вы человек искренний, честный. Поезжайте. Это единственное, что бы я сделал на вашем месте.

Он подошел к столу и зажег лампу. Гуденко быстро повернулся к окну. Честный, искренний... Стыдно в глаза смотреть. Искренний... Честный... Не понимает в простоте своей, что его уже ударили по правой щеке, подставляет левую. Только поддайся этому сочувствию, и расколоться недолго. Надо уходить от этих исповедей. Он поглядел на Параньку, спросил:

— Дворнягу завели? Тут много породистых собак.

— Тоже напоминает Россию. Все эти ньюфаундленды, сеттеры-гордоны, таксы слишком иностранцы.