Считаю до трех!

Всё время вспоминалась мать. Может быть, в этом была виновата темнота в избе, и красный свет заката над лесом, и духота от напяленной одежды. Лёшка вспомнил такую же тёмную ночь, и красноватый свет лампы, и жар… Он болел тогда не то корью, не то ещё чем-то, а мать сидела рядом. И так ему захотелось домой, к матери, что он застонал!

Она виновата, она решила выйти замуж, то есть предпочла ему, Лёшке, этого толстого Ивана Ивановича…

— А я вот тут лежу! Мучаюсь! — шептал Лёшка. — Всё из-за неё. И никто про нас не вспомнит, потому что мы с Вадимом одинокие! Ну и пусть! Вот я вырасту… — И картины одна ярче другой стало рисовать Лёшкино воображение: он воображал себя и на юге, и в машине с открытым верхом, едет и ни на кого не смотрит, и на корабле, куда никого, кроме него, не пускают, и в огромной вилле с бассейном, и даже хозяином необитаемого острова!

«Никого никуда не пущу! — злобно думал Лёшка. — Только Вадима! Мы никому не нужны! И нам никто не нужен!»

Слёзы сами по себе выкатывались из его глаз и бежали по щекам.

— Здрасте! Бедуете? — услышал Лёшка.

Он стянул с головы куртку и сел, больно стукнувшись головой о верхние нары.

На пороге стояли призраки! Вместо голов у них были огромные чёрные пузыри! Лампа замерцала.

— Ма… — прошептал Лёшка.

Но высокий призрак поднял с лица чёрную сетку, и Кусков увидел егеря Антипу Пророкова.

— Давай, дочка, чагу! — прогудел он. Второй призрак снял странную шляпу с головы, и Лёшка увидел Катю.

Она сняла с плеч котомочку и вынула оттуда какие-то чёрные комки.

Егерь зажёг в очаге маленький костерок и бросил комки в огонь. Белый странного запаха дым стал подниматься к потолку и пополз к двери.

— Открывай, не бойся, сейчас комары мигом улетят, они этого дыма не любят… — гудел Антипа.

— Да уж мы чуть не в костёр лезли! — пожаловался художник. — Не помогает.

— Дым не всякий комару страшен, а только этот, от чаги, от берёзового гриба, значит… Живите теперь вольно! — приговаривал он, вытаскивая из мешка белую кисею. — А то задохнётесь тут закрывшись…

— Петя! — спохватилась Катя. — Петя, что ты там стоишь. Вот познакомьтесь. Это Петя.

— Столбов! — сказал третий призрак, снимая накомарник с кудлатой головы.

— Ну, спасибо вам! Ну, спасибо! — приговаривал Вадим. — А ты, Петя, внук деда Клавдия?

— Ну, не совсем, хотя, конечно, внук!

— Клавдий во время войны детишек из пионерского лагеря от немцев прятал. Там Петра отец был, — объяснил Антипа. — Вот вам жидкость от комаров.

Егерь поставил на стол бутылку.

— Подальше от огня держите и сильно не мажьтесь: она кожу разъедает.

— Ты же с экспедицией приехать собирался? — спросил опять Вадим.

— Собирался, да не утерпел, сам приехал… — засмеялся Петька.

— И хорошо, что приехал! — Катя развешивала на нарах пологи. — Его дед Клавдий уж так ждал, так ждал.

Вадим внимательно посмотрел на Лёшку, на Катю и вдруг сказал:

— Я вижу, не один дед.

Катя покраснела, так что на ресницах выступили слезинки, и сказала:

— Конечно, не один Клавдий!.. Ещё и бабушка Настя. Вот!

— Разумеется! — подмигнул Лёшке Вадим.

«Чего он мне-то подмигивает, — насупился Лёшка. — Что я, дурак, что ли? — думал он. — Будто я не понимаю: этот Петька приехал раньше из-за Кати!»

— Нынче весна ранняя, всякая нечисть летающая рано поднялась, — гудел Пророков. — Прошлым годом по сю пору ещё снег в оврагах лежал, а нынче уже косят, да и то поздно: сохнет всё! Теперь опасайся, чтобы торф не загорелся…

— Ну что ж ты! — сказал Вадим Лёшке. — Мечтал быть барменом, а гостей не угощаешь, не профессионально!

Лёшка покраснел, а все неловко замолчали.

«Ну зачем он? Зачем про бармена? — Мальчишка глянул на Столбова, и ему показалось, что тот ухмыляется. — Зачем он из меня слугу делает? Ну, мечтал быть барменом, ну и что! Здесь же не бар. И этот стоит, ухмыляется. Встретились бы мы на татами — я бы ему показал!»

— А что это — барменом? — спросил некстати Антипа. — Повар, что ли?

— Около того! — сказал Столбов. — Кофе заваривает, коньяк разливает.

— И это мущинское дело? — удивился егерь. — Чудеса. Я ещё до войны был в Москве, так там здоровенный мужик в швейцарах стоял. Я говорю: «Дело-то у тебя какое?» — «Двери, — говорит, — открываю». — «И всё?» И всё, и ещё ему чаевые дают. И не стыдно! Здоровый бугай! На нём пахать можно.

— Я вам, Алик, помогу! — засуетилась Катя. — Пойдёмте.

— И я, — встрял Столбов.

— Да сиди уж, — не выдержал Лёшка.

— А чего?

— Сиди, Петя! Ты — гость, — успокоила его Катя. — Алик, возьмите накомарник. — Она подала Кускову странную шляпу с густой сеткой из чёрного волоса.

Вадим примерял такую же.

— А что, Альберт! — приговаривал он. — Мы теперь с тобою как турецкие принцессы в чадрах.

— Мне тут привезли накомарники фабричные, но у них сетка из тюля, — стал объяснять старый егерь. — Из материи. От дыхания материя к лицу липнет, и жрёт тя комар как хочет. А волосяной накомарник пузырём стоит. И не душно, и не лезет никто… Только теперь конского волоса хорошего не стало.

— Можно нейлоном заменить, — авторитетно сказал Петька. — Леска же теперь нейлоновая…

— Конечно…