Себя преодолеть

— Извините, я не в культурность играю. Но когда соотечественник выставляет тебе под нос кулак и крестит деникинской сволочью, поневоле делаешься предусмотрительным... А винцо подогрело аппетит, — он виновато улыбнулся и смахнул с коленей крошки, — что в моем возрасте далеко не часто. Вам, наверное, все здесь представляется странным. — Сергей Андрианович погрустнел. — Мне тоже. — Он опустил голову, старательно разглаживая скатерть перед собой. Глаза его повлажнели. — Господи, жизнь почти прожил, а порой такое преследует!.. Кажется, сплю я. А стоит проснуться — и снова дома. Мать штопает брючки. Капель с крыш... Вот ведь, старый человек, а размяк, словно курсистка. Мечты младенчества не покидают. Розовый леденец на палочке снится. Как переработаю, не кошмары, а петушок на палочке всю ночь напролет мерещится.

После длинной паузы Сергей Андрианович нарочито бодрым тоном продекламировал:

— Эх, не все нам слезы горькие лить о бедствиях существенных. На минуту позабудемся в чарованьи красных вымыслов. — И предложил: — Поговорим еще?

— Конечно. — Я вытянул под столом ноги. «Страхи» отодвинулись куда-то вглубь. А потом под бурным натиском мыслей развеялись, но кисловатый привкус тоски остался. Он так и не исчез до самого возвращения домой.

— Чтобы стать вами, нужно благоприятное стечение наследственных качеств. Бесспорно, ваши родители и предки — абсолютно здоровые люди. Наследственность вылепливает человека. Условия жизни и наследственность.

А сколько на земле больных, убогих, сумасшедших? Много.

А сколько внешне здоровых людей разъедаются скрытыми пороками и недугами? Неисчислимое множество!

И заметьте, причина главным образом одна — дурная наследственность. И заражение, словно цепная реакция: от колена к колену. Причем страшны не столь физические отклонения от нормы, сколь психические.

Вы, Петрович, достойный представитель человеческой расы. Я обращаюсь к вам с безумным предложением. Не время ли подумать людям, как быть дальше? — Кондратьев вытер вспотевший лоб. — Общество упорно борется с браком в производстве. И мирится с результатами производства самого человека. Никаких преград и контроля. Вы читали статью Джона Кеннеди в «Спорт Иллюстрейтед»?

Кондратьев уставился на свои пальцы. Они бегали по краю стола. Правая рука вела главную партию. Губы старика тронула усмешка:

— Очень любопытные факты. Например, каждый второй американец, проходящий военную отборочную комиссию, бракуется из-за умственной, нравственной или физической неполноценности. Каждый второй! — Руки взяли мощный аккорд. Он даже покачнулся, но не обратил внимания. — Каждый второй человек неполно-ценный!

Старик раздраженно стукнул костяшками пальцев по столу.

— Ненавижу «Парсифаль»! Вагнер — он статичен. Такой музыкой мыслить невозможно. Топтаться на месте — да! Тысячу раз прав Чайковский! Но и Моцарт не для меня. Пирожное с кремом!

И не своим, резким и лающим голосом пояснил:

— Пишу и работаю с музыкой. Есть старый инструмент. Такой же старый, как я.

Он выразительно ткнул себя в грудь.

— И еще более ветхий письменный стол. Огромный, в полкомнаты, чтобы всем бумагам нашлось местечко. Во время работы дома играю. Музыка отлично будит мозг и чувство. Затем бегу к столу и пишу, листаю книги, бормочу вслух. Выживший из ума старикашка.

Он уже успокоился и говорил не спеша, тщательно подбирая слова и зло насмехаясь над собой.

— Я создал обширный труд — дело всей жизни: «Превращения человека». Да-с, не преувеличиваю, всю жизнь — одной книге. После Медико-хирургической академии и службы в Морском госпитале здесь занимался философией в кабаках и в кухонной грязи столовых для бедных. Не имея средств для изысканий, препарировал за половинную плату в полицейских моргах. Бродяги, ворье, пьянь. Они в моргах валялись на отдельных столах, подальше от приличной публики. Потом вашего покорного слугу, почетного члена девяти научных обществ мира, освободили даже от такой работы. Освободили ради своего Ригера.

Да-с, натерпелся. С моими деловыми качествами я почти постоянно жил без работы. Сын скончался. Надорвался в порту. За ним через год — жена. Я тоже сильно болел и боялся, что не успею даже вчерне закончить книгу. Слишком много испытал. Слишком много работал. Слишком мало знал покоя. Волчком всю жизнь. Дома почти не бывал. И посему не я принял последний вздох жены: корпел в тот жуткий час у библиотечных полок.

Имущество не мое — прокат. Денег на похороны нет. Те, что для книги, не в счет. И ночь, с милостивого разрешения Ригера, я провел в полицейском морге. Скулил в полный голос, будто бездомный шелудивый пес. Рядом труп мужчины, накрытый простыней. На ладони химическим карандашом номерок выписан. Значит, ни фамилии, ни даже прозвища установить не удалось. Слева — тело молодой женщины. Раскинулось, словно от жары. Лицо не закрыто, до костей съедено кислотою. Ледник. Холодюга. Слабая лампочка.

— И не страшно? — по-мальчишески глупо и невпопад вырвалось у меня.