Седьмое небо в рассрочку

Официант принес долгожданный бульон, Люка запила им лживые слова, исподволь наблюдая за Чикой. Он не заподозрил обмана, тер нос, поджав толстые губы, и насиловал дефицитные извилины, ведь даже полный тупица иногда способен распознать ложь, так что расслабляться не стоило.

– А он не сказал, где общие бабки? – огорошил Чика Люку.

– Нет. Я поняла, они… у тебя.

– Хрен там! – рыкнул Чика. – Мне не сказал, где прячет.

– А в других группах? – подала она идею.

– Там одни сопляки, новички. Ты доверишь бабло новичку? Короче, где бабки, знает только Гек. Кстати, куда он поехал один, если его взяли копы?

Полезную тему затронул. Люка хотела осторожно навести на нее, полагая, что ему известно больше, чем ей, да повода не находила.

– Мы сделали работу, – сказала она. – Гек поехал за бабками, теперь нет ни Гека, ни бабок.

– А не надо завязывать все на себе! – разозлился Чика, еще больше раскрасневшись, отчего стал похож на вареного в томате рака. – Небось ты незнакома с клиентом?.. Хм, ясно. Скажи, какой недоверчивый! Ну и пусть ищет способ сообщить нам, где зарыл бабульки. Жалко, заказы у него.

О, как она с ним согласна…

– Чем ваша группа занималась?

– Разбой, милая, – не без бахвальства произнес он. – Грабежи. Крупные. Похищения. Это ваша группа чистильщиками работала, а мы так… по мелочам.

Расстроился Чика искренне. И видно, что терпит финансовые затруднения, как и Люка с Ильей, почему бы его не использовать? Гек частично ему доверял, как выяснилось, собственно, и ей доверял частично, потому сейчас лежит в морозильной камере морга. Надувать вареного рака она не собиралась, ведь слава, как хорошая, так и дурная, разносится молниеносно, а жадность всегда наказуема.

– Похищения? – произнесла Люка задумчиво. – Не хочешь поучаствовать в одном перспективном деле?

– Что надо делать? – оживился Чика.

– Идем в машину, там обговорим.

Марину жутко хотелось спать, но он взбежал на этаж, прошел к кабинету и тихонько постучался, время-то позднее, Шатун мог уже заснуть, не дождавшись его.

Шеф бодрствовал. И не производил впечатления уставшего, измученного человека, но принимал на грудь, притом не был пьян. Марин отчитался за прожитый не напрасно день, порадовать было нечем, кроме случайности, связанной с готической девочкой, которая привела к Умбре.

– Я все равно искал бы неформалов с этой татуировкой, – в заключение сказал он, – и вышел бы на готов – это логичный путь. Но ушло бы много времени. Повезло, что Зойка упала нам под колеса.

– Думаешь, они из… этих… готов, да?

– Ксения Эдуардовна – крупная фигура, неужели вы полагаете, на нее покусился заурядный го´тик? Это такая же крупная фигура. Которая в состоянии нанять группу киллеров, что само по себе невероятно, ведь свидетелей никто не любит. А заказчик предпочитает группу свидетелей. Странно, да? Но логика у него есть. Убийцы – серьезные люди, а не инфантилы, мяукающие на луну про смерть, их где-то вышколили, как в армии. Да! С дочерью виделись?

– Нет.

– Нет… – протянул Марин с небольшим подтекстом, который задел Шатунова:

– У нас сложные отношения… Вообще нет отношений. В тот вечер, когда позвонила Ксения, дочь приехала сватать меня за свою мать… или мать за меня… Не знаю, как правильно должно звучать, я же гэпэтэушник. Знаешь, мальчик, чего мне стоило не отправить ее к матери? Хотя бы к чертовой.

– Извините, почему вы ее мать не любите?

Шатунов смотрел на Марина и думал, что этот парень не знает ни предательства, ни следующего за ним отчаяния, ни разочарований. Он многого не знает. И слава богу. А Марин понял, что тема для шефа больная и неприятная, поэтому решил переключить его на другой объект, не зная, что одно связано с другим:

– Не хотите говорить – не надо. Но раз уж мы сидим, почему бы не вернуться к Ксении Эдуардовне? Что вы знаете о ней? Это и мне нужно знать, черт возьми! Потому что и я, и в полиции… мы можем идти неверным путем. Мне кажется, от вас зависит, насколько точно мы определим мотивы, а их сейчас нет… все работают наугад.

Шеф отхлебнул виски (стакан, можно сказать, прилип к его рукам) и не закусил, а закуски стояли на столе, о них позаботился наверняка Иваныч. И вдруг Шатунов развел досадливо руками:

– Но это же с Таньки придется начинать.

– А без нее нельзя?

– Не знаю… Она изменила мне. Я сам видел… Ууу, как хотелось ее… превратить в пастилу! А я бежал. Кинул все и… думал, умру… Это был крах, я ж ее… Ну, ты понял. Не знал тогда, что меня ждут хуже испытания. Мне предъявят обвинение в убийстве, а на смертную казнь еще не было моратория… Я забежал вперед.

Все равно пришлось вернуться в юность, иначе Марин не поймет, как он дошел до жизни такой. В том, что происходило с ним, была некая закономерность, не исключена она и сегодня, хотя это из области мистики, а Шатунов далек от всего ирреального…

«Что в имени тебе моем?»

Пока он ломал голову над тем, откуда в зале суда взялась Ева, и уже склонялся к мысли, что она пришла поддержать его чисто морально, судья обратился именно к ней:

– Ксения Эдуардовна, вы хотите сделать заявление?

– У меня ходатайство… – поднялась Ева.