Седьмой крест. Рассказы

Поезд уже давно миновал следующую станцию, когда Циллих решился выбраться из кустов. Он изменил направление своего пути: он быстро шагал теперь в стороне от шоссе по проселочной дороге, которая вела в Вейнгейм. Из осторожности, вошедшей ему в плоть и кровь, он избежал встречи не только с несколькими иностранными военными патрулями, но даже с крестьянами, сторожившими поля. Издали уцелевшие на краю города дома с остроконечными крышами и фронтонами казались задником, на фоне которого громоздились развалины и копошились люди.

Городские ворота, в которые вошел Циллих, тоже хорошо сохранились, но вели они на пепелище. Груды обломков и битого кирпича в основном удалось мало-помалу разобрать, так что город представал теперь в виде черного облака над строительной площадкой, отчасти уже перекопанной и местами перерезанной аккуратными канавами, наполненными грунтовой водой. Было здесь и некое подобие улиц из зыбких времянок, сложенных на скорую руку, чтобы столь же быстро быть снесенными. Времянки эти стояли на месте тысячелетней крепости, от которой не осталось и следа. К ним тянулся поток людей, окончивших смену. Циллих присоединился к толпе. Кто-то обратил внимание на растерянное выражение его лица и из чувства товарищества пригласил Циллиха переночевать в бараке.

Большинство из лежащих на соломенных тюфяках застряли в этих бараках, ими самими сооруженных из остаточного чувства порядка, потому что либо вовсе не имели своего дома, либо задержались по пути домой, привлеченные временной работой. Циллих, пробираясь к себе в деревню, уже перебывал во многих подобных пристанищах, битком набитых людьми, и всегда тосковал в них по родным стенам, но теперь он впервые почувствовал покой от ненавистного ему прежде спертого людского духа. Он был измучен до крайности. Он уткнулся лицом в руку соседа и заснул. Но сон не принес ему отдыха, а только тревогу и смятение. Ему ничего не снилось или что-то бесформенное, неуловимое, но всеми клетками своего существа он ощущал надвигающуюся угрозу. Он предчувствовал смерть, как нечто неотвратимое, всемогущее и безошибочно разящее. Ему казалось, что смерть идет за ним следом, что она нагоняет его. Она словно дергала его за волосы, жгла ему сердце, щипала за пятки, мурашками пробегала по спине. Циллих готов был реветь от бешенства, любой ценой избавиться от этого наваждения, он кричал во сне: «Прекратить!» Он приказывал: «Вон! Живо! Кругом марш!» Сосед тряс его за плечо, будил, добродушно уговаривал: «Успокойся, теперь ведь мир…» Видимо, и его, и других соседей не раз мучили кошмары. Циллих думал: «Мир-то мир, да не для всех! Не так это все просто».

Он, как зверь, который притворяется мертвым в минуту опасности, старался вжаться в свой тюфяк. Проснувшись, он приподнялся и провел рукой по лицу, волосы его были мокры от пота. За спиной раздавался гул голосов, хотя люди явно старались говорить шепотом. Он разозлился, что ему не повиновались, хотя он ведь только во сне приказывал соблюдать полнейшую тишину. Он стал вслушиваться в обрывки фраз, словно поймал нить заговора, который могут плести только в темноте. Шпиль церкви святого Иоганна обрушился… Крышу снесло… Крестовую галерею кое-как покрыли и устроили там контору по найму рабочих. Говорят, скоро придет приказ от оккупационных властей, что каждый должен зарегистрироваться и указать, откуда он едет и куда направляется… Уж конечно, все начнется с канцелярии… И даже когда людям некуда податься, они чувствуют себя вроде бы устроенными, если их имя значится на какой-нибудь бумаге. А номер в списке — это уже как крыша над головой…

Циллих внимательно слушал. Он был взбудоражен всеми этими разговорами. Вдруг какой-то человек, который как раз в это время раздевался, воскликнул:

— Эй, Циллих, да никак это ты?

Циллих решил бежать, но было уже поздно: человек этот пробирался к нему. Даже в темноте было видно, до чего у него растрепанная, спутанная бороденка — ни дать ни взять редька, выдернутая из земли.

— Ты все еще меня не узнаешь? Да я же Антон!

Циллих сразу же его узнал, но лишь глядел на него в упор, словно мог взглядом заставить его исчезнуть. Антон был племянником мельника, которого тот усыновил.

— Чего же ты не дома? — удивился Антон Редька. — Со мной другое дело. Мельница наша сгорела. Тетку хватил удар, где дядя, не знаю. А у тебя дома дел невпроворот…

Циллих коротко ответил:

— Нужны деньги.

— И то правда, — поддакнул Антон. — Нет ни пфеннига, чтобы купить шпагату или гвоздей… Как чудно, что ты меня сразу не узнал… Я бы тебя узнал из миллиона… Помнишь, когда мы были на побывке дома и многим требовался трактор, ты дал мне попользоваться им без очереди, потому что мой отпуск подходил к концу. Вот это значит поступить по совести, век тебе буду благодарен…

Так как Циллих молчал, Антон с довольным видом сказал: «До завтра», — и пошел на свое место.

Но Циллиху стало ясно, что больше он здесь оставаться не может. Он еще не ушел достаточно далеко от своей деревни.