Седьмой крест. Рассказы

Но что толку? Все равно податься некуда. Родная жена его не приняла, а чужой человек и подавно не примет. Его счастье, что на том берегу все его считали уже мертвым. А на этом его подстерегало несметное число новых опасностей. Циллиха потянуло назад к реке, которая текла, невидимая, в непроницаемой тьме. На нее он возлагал свою последнюю надежду в этом краю и вообще на земле. Сколько он себя помнил, это медленная неширокая речка вилась вокруг его жизни. И все реки, от Рейна до Волги, через которые ему пришлось потом переправляться, он сравнивал с этой речкой. Лучше всего ему было бы сейчас исчезнуть. Но как только ему пришла в голову эта мысль, каждая клеточка его тела стала жить еще интенсивнее. Его сердце заколотилось. Он вдохнул крепкий осенний аромат. У него зачесалось под мышкой. Он вдруг ощутил сильный голод и стал вертеть привязанный к поясу пакетик, о котором тут же вспомнил. Уж лучше идти вперед. Все же лучше сперва найти себе какое-то прибежище, пусть даже временное, пусть даже только для того, чтобы досыта нажраться. Это, конечно, не было спасением, но все же отсрочкой. Он сполз с обрыва и зашагал по топи. Сперва испугался, что увязнет в трясине, но болото оказалось неглубоким, только размытым осенними дождями. Он обогнул деревню, раскинувшуюся вокруг кирпичного завода. Раз туда пошла тетка трактирщика, там могут быть и другие родственники его деревенских соседей. Рассвет был похож на вчерашний закат, заря по цвету напоминала плохо смытое кровавое пятно. Хоть он и падал с ног от голода и усталости, он сделал еще крюк, чтобы обойти прямое шоссе на Эрбах, потому что там были контрольные посты и патрули.

Прошло немало времени, прежде чем он вышел к городу Эрбаху. Большинство домов были взорваны или разбомблены. Нетронутыми стояли только старинные, украшенные гербом ворота. Циллих выждал минуту, когда часовые повернулись спиной, и вошел в город. Он быстро шагал по улице, не оглядываясь по сторонам, словно его узнают только, если он сам первый узнает человека. Уже была прибита к стене табличка с названием улицы. Уже висело объявление «Здесь сдаются места для ночлега». Хозяйка провела его в пустое, чистое помещение и указала на мешок со свежим сеном. Остальные трое жильцов, объяснила она, еще не пришли с ночной смены. Он плюхнулся, как стоял, на мешок, но она сказала: «Снимите, пожалуйста, ботинки».

Он сел, по-турецки поджав ноги. Развязал свой пакетик, набил рот хлебом. Раздался стук в дверь. У него остановилось сердце, рот был набит хлебом. В комнату прошмыгнул проворный человечек с веточкой мушмулы в петлице.

Он поднял руку и крикнул:

— Хайль, Циллих, дорогой Шульце.

Циллих вскинул на него глаза и, тупо уставившись, дожевывал хлеб.

— Я глазам своим не поверил, когда увидел, как весело ты гуляешь по нашему доброму старому вольному городу Эрбаху.

— А тебе-то какое дело? — спросил Циллих.

— Мне? Да ровным счетом никакого. Когда ты смылся с карьера, я сказал себе: «Лети, пташка, лети!» Когда нас в тот раз свела судьба, помнишь, на шоссе, за Вейнгеймом, я сразу подумал: «Это что еще за висельник? Поглядим, может, я выведу его на чистую воду». Когда стало известно, кто ты есть, я ни капельки не удивился. Понимаешь, любопытство у меня врожденное. Уже моя мать была чрезвычайно любопытной женщиной. Я имею в виду старуху Еву. Не будь она любопытной, никогда бы не стала кусать яблоко.

— Убирайся к черту!

— Сию минуту. Желаю тебе приятного сна!

Циллих вдруг резко обернулся.

— Стой, Пятница! Ты остаешься здесь, в Эрбахе?

— Тебе это не по душе?

— Только не вздумай меня выдавать. — Его птичьи глаза впились в Пятницу как ядовитые булавки. Тот даже вскрикнул: «Ой!» — и, поставив ногу в дверную щель, сказал:

— Знаешь, а тебе пришла в голову неплохая мысль.

Циллих вскочил.

— Закрой-ка за собой дверь.

— И не подумаю. У меня вообще нет никакой охоты коротать время вместе. Кстати, хозяйка тоже дома, вот за стеной. Поэтому тебе лучше спокойненько сесть, где сидел.

Он с явным удовольствием смотрел на Циллиха, который стоял перед ним и стонал от желания его убить. Он что-то насвистывал.

И вдруг Циллих молитвенно сложил руки:

— Дорогой Пятница! Ты ведь так не поступишь со своим старым знакомым. Мы ведь товарищи.

— Товарищи? Ах, вот что! Ну, как бы то ни было, ложись-ка ты спать. — Глаза его так и сверкали. — А я, пока буду спускаться по лестнице, еще раз все хорошенько обдумаю. Как сказал Адольф Гитлер: «Дайте мне четыре минуты!» Еще раз желаю тебе спать спокойно.

Он повернулся на пороге, теребя между пальцами веточку мушмулы. Хлопнула дверь комнаты, потом дверь коридора, потом входная дверь. Своими глазами-бусинками Циллих как бы просверлил вслед за ним две дырочки в воздухе.

«Эта сволочь еще захочет меня помучить, чтобы я ждал, пока он решит меня выдать, и дрожал. Это доставило бы ему удовольствие. Да, такое и вправду доставляет удовольствие, но я — я не доставлю ему этого удовольствия. Нет уж!»

Через несколько часов вернувшиеся со смены рабочие в большом волнении постучали в дверь хозяйки.