Седьмой крест. Рассказы

Он видел все время перед собой тоненькую, поблескивающую в вечернем освещении нить, идущую от одного берега к другому — это был трос парома. Отталкиваясь шестом, паромщик ускорял его движение. Пассажиры, ожидающие переправы, толпились в новом павильоне, крытом гофрированным железом. На другом берегу симметрично стоял точно такой же павильон.

Вечернее солнце скользило по желобкам крыши, отражавшимся в воде. Циллих дрожал от страха перед людьми, которые ожидали паром, и перед теми, кто сейчас причалит к берегу, и перед самим паромщиком. А вдруг он его опознает? Он дрожал от страха даже перед отражениями в воде всех плывущих на пароме и стоящих на берегу.

Циллих ждал парома, пристроившись к толпе, которая устремилась на мостки. Он глядел на этих людей с корзинами, граблями, косами, глядел и думал, что любой из них — вон тот, с собакой, или тот, с козой, или вон та, с деревянной клеткой, могут его узнать и сократить ему жизнь. И эта опасность сокращения жизни, такая удручающе близкая, такая омерзительно однозначная, занимала все его мысли. Он не думал о смерти — смерть ведь лежала уже за пределами его жизни. А его никогда не интересовало то, что было вне его жизни.

В последнюю минуту он, опустив голову, тоже прыгнул на паром. Тем временем уже стемнело; пасмурная ночь была беззвездная, в воздухе висел дождь. Паромщик зажег фонарь, Циллих отодвинулся. Он боялся обнаружить среди подвижных, колыхающихся в свете фонаря лиц и теней знакомое лицо. Когда паромщик оттолкнулся от берега, Циллих почувствовал себя на мгновение лучше. Знать бы еще, что его ожидает на том берегу! Может быть, наручники, может быть, кто-то уже занес кулак, чтобы ударить его по морде. Только на пароме, скользящем по темной реке, ему дарованы минуты покоя.

Нет, и здесь нельзя быть спокойным. Женщина, державшая на коленях клетку с курами, была чертовски похожа на тетку хозяина трактира у них в деревне. Как посмела эта баба пуститься ночью в путь со своими курами и цыплятами? Что ей нужно на том берегу? Сидела бы себе спокойно дома да радовалась, что не нужно никуда рыпаться. Она косилась сквозь прутья клетки в сторону Циллиха. Он так резко отвернулся, что люди, сидевшие рядом, заворчали. Паромщик, занесший шест для очередного толчка, тоже поглядел на Циллиха, который скрючился на скамейке и склонил голову к самой воде. Послышались смешки, кто-то сказал: «Этот готов — травит».

Циллих был рад такому объяснению. Он встал на колени, продвинулся к самому краю парома и склонился над водой так низко, что чуть не коснулся ее носом. Старуха, которой к тому же мешала клетка, не могла бы его теперь узнать. Он косился на темную воду — справа и слева от него дрожащий свет фонаря падал неровной полосой на колыхающиеся тени. При каждом толчке шестом паром скользил вперед, и всякий раз скрипел стальной трос, протянутый между берегами.

Еще два таких толчка, и они окажутся у того причала. Этого Циллих боялся, хотя ему и не терпелось разогнуть спину. Поедет ли паромщик назад? Горбун с длинными, как у обезьяны, руками снова занес шест — Циллих следил за его тенью на воде и за кривой тенью горба. Сколько раз он ездил за ночь взад-вперед? Назад-то он, видно, во всяком случае отправится, потому что на причале было полно народу. Мастеровые, крестьяне, кое-кто даже с овцами и козами. На этом берегу Циллиху грозила такая же опасность быть узнанным, как на том, ведь если людям надо на тот берег, значит, они связаны с деревнями на той стороне и в курсе всех событий.

Он осторожно обернулся. Старуха, которая могла оказаться теткой трактирщика, уже сошла с парома. «Что ей здесь надо?» — думал Циллих.

Надежда, что река ляжет границей между ним и его прошлым, была тщетной, это он теперь понимал. Он не решался поглядеть в лица людей, ринувшихся на паром, как только он причалил. Только теперь он заметил, что темно было не от наступившей ночи, а от нависших дождевых туч — на черном беззвездном небе еще виднелись блеклые отсветы заката.