Седьмой лимузин

Усталая, она тут же заснула. Гривен принялся гладить ее по волосам, испытывая какое-то странное греховное утешение при виде длинной череды незадачливых самоубийц, порезанных в пьяной драке матросов, избитых жен. Весь мир представлял собой сплошной бардак, а не только тот, в котором обитал он сам.

— Прошу прошения.

Доктор, причем новый; он мягко улыбался, дожидаясь, пока проснется Люсинда.

— Мне кажется, вы хотели узнать. Мсье Чезале забылся спокойным сном. Настолько спокойным, насколько спокоен может быть сон при контузии, ожогах третьей степени, переломах руки, ноги и четырех ребер. Осколки одного из ребер проникли в левое легкое. Нам с ним пришлось повозиться, и сперва мы очень за него беспокоились.

— А можно нам повидать его? — спросила Люсинда, заранее побледнев на случай, если ей это разрешат. Доктор одобрительно блеснул глазами.

— Пару минут, не больше.

Пока они шли по коридору, Гривену внезапно захотелось, чтобы само его тело подняло бунт и понесло его в противоположную сторону, подальше от указующего и обвиняющего перста Судьи. Что бы ни случилось, ты, Карл, как всегда, виноват во всем. Что ж, по крайней мере, Элио не удастся спрятаться за этими чертовыми очками.

Отвратительная мысль, бестактная и безвкусная. Доктор подвел их к фигуре, словно бы извлеченной из египетской пирамиды. Глаза Элио оставались чуть ли не единственными незабинтованными точками, да и для них в перевязках оставили только узкие щелки.

«Нам удобно?» — Доктор занялся своей рутиной, поправляя подушки и повязки. Безутешный вздох, пальцы Элио потянулись к блокноту с карандашом, которые оказались вне зоны досягаемости.

Доктор вложил их в единственную здоровую руку Элио.

— Не надо утомлять его, — прошептал он столь таинственно, словно подобную информацию нельзя было донести до слуха пациента. — Сиделка скажет, когда вам надо будет уйти.

Они посмотрели друг на друга вызывающе, так, во всяком случае, определил это Гривен. Люсинда отчаянно просигналила ему бровями: давай начинай! Нет, сначала ты. Нет уж, прошу тебя, я потом. В конце концов ей пришлось взять инициативу на себя: деликатным движением она едва прикоснулась к плечу Элио.

— Дорогой, мы так расстроены! Никто не хотел, чтобы все так закончилось. Верно, Карл? Ка-арл?

Но Элио это было не интересно. Он что-то нацарапал в блокноте, подсунул листок посетителям. «Кто выиграл?» — значилось там.

Гривен поневоле рассмеялся. Но ведь и впрямь, сидя в приемной, он слышал об этом от женщины, прижимавшей кусок сырого мяса к разбитому глазу. Он начал писать в блокнотике, затем, ухмыльнувшись, опомнился.

— Уильямс, — сказал он. — Победил Уильямс. А кто занял второе и третье, я не знаю.

Элио поморгал. Затем начал бороться с карандашом. «Ты» нацарапал он, потом перечеркнул и начал заново: «Вы оба».

Гривен поневоле почувствовал к нему отвращение.

— А как ты думаешь, что нас теперь ожидает? Приз? Почетная грамота? — И тут из него хлынуло. Возможно, захотелось причинить Элио боль, захотелось заставить его делить с ними их раны. — Конечно, это эгоистично, но нам просто страшно, мы не имеем ни малейшего понятия о том, как отреагирует Гитлер…

Глупо, слабо, позорно. Но так безошибочно, что никакого словесного подтверждения не потребовалось. Единственная здоровая рука Элио сделала усталую и презрительную отмашку — мол, будет, будет… Глаза закрылись, голова повернулась в другую сторону.

— Элио! — закричала Люсинда. — Что с тобой?

Ее голос словно разбудил сиделку, заставил ее засуетиться. Но Элио ничего не ответил. Возможно, как и его посетителям, ему было просто нечего сказать.

Вернувшись домой, Гривен с Люсиндой обнаружили, что сплетня о королевском «Бугатти» пустила метастазы по всей студии, сверху донизу. Старый Хенрик не улыбнулся им и не взял под козырек, вместо этого, пропуская их через ворота, он потупился и пробормотал: «Доброе утро». С появлением Гривена в сценарном отделе замерли все разговоры, а в кафетерии вокруг них с Люсиндой вдруг оказалась масса свободных столиков.

На первых порах лишь весьма немногие выказали им свою поддержку. Tea фон Харбу пришла к ним пообедать.

— Мне только хотелось сказать, — заговорщицким голосом произнесла она, — что вы двое — самые настоящие первопроходцы. Гитлеру понадобятся художники вроде нас, чтобы расширить свои горизонты.

У кое-кого другого нашлось для них доброе или хотя бы любопытствующее словечко; это были тайные и вялые симпатизанты нацистов или же люди, находившие в том, чтобы пожать руку Гривену, некий извращенный шик. Но у кинокомпании УФА уже имелся свой собственный фюрер — и окончательный диагноз мог быть поставлен только Эрихом.

И не имел значения тот факт, что Альфред Гутенберг, крупнейший держатель акций компании, был страстным приверженцем Гитлера. Эрих оказался крайне разборчив на тот счет, кто с кем хлебает из одной миски. Где бы ни появлялись теперь Гривен с Люсиндой, отовсюду им в глаза били яркие юпитеры. И это означало, что они превратились в неприкасаемых.