Седьмой лимузин

Поцелуй меня в задницу, дорогой Карл, — подумал Гривен, перечитывая эти строки раз за разом, пока у него не начали слезиться глаза. Значили они только одно: ему необходимо было повидаться с Эрихом, прорвавшись, если возникнет такая необходимость, сквозь запертые двери, или у него и впрямь отберут Лили. И Люсинда, слава Богу, с ним согласилась. На следующее утро она поднялась задолго до Гривена, все еще в халате, но уже сделав макияж, выглядя при этом растерянной и нерешительной.

— Да, Карл, разумеется. Ты не можешь рисковать тем, что тебя лишат контроля над фильмом. — Она подлила ему кофе, тихонько присела рядом. — Я сейчас буду в полном порядке.

Но Гривену тяжело было даже выйти из дому. Каким же идиотом надо быть, чтобы оставить машину на студии! Возьми мою, — сказала Люсинда, что было на нее совсем не похоже. Нет, хватит с него этих чертовых «Бугатти»!

Позвонив в гараж киностудии и выяснив, что «Черная Мария» уже отправилась в путь за Пабстом и фройляйн Дитрих, Гривен в конце концов взял такси, предварительно прихватив несколько купюр из жестяной банки, в которой они с Люсиндой на всякий случай держали немного наличности. Наверное, ему потребуются все эти деньги — потому что ехать придется чуть ли не до самого Потсдама.

— До свидания, дорогая. Пожелай мне… — Удачи? Но удача уже привалила к ним — в казино. — Да нет, ничего не надо желать.

Счетчик угрожающе тикал на протяжении всего пути в Нойбабельсберг, но Гривен не обращал на это внимания. Он представлял себя в кабинете у Эриха — кулаком по столу, потом руки над головой и, главное, красноречие. Почему такие люди, как мы с вами, должны ссориться из-за какого-то Гитлера или вовсе из-за какого-то автомобиля?.. Но тут, когда такси свернуло в последний раз, уже возле самой студии, в мысленный монолог Гривена ворвалась такая боль, что он даже закричал.

Его Двадцать третья модель стояла в десяти ярдах от главных ворот; одно колесо было снято, камера на другом спущена, и то, и другое можно было выкидывать на свалку. Выскочив из такси и подбежав к своей машине, он увидел разбитое лобовое стекло, выбитые передние фары, и, самое отвратительное, гигантскую свастику на двери водителя.

Старый Хенрик, завидев его, принялся умывать (а на самом деле — радостно потирать) руки.

— Проклятые хулиганы! Видели бы вы, как они пустились наутек от полиции! — И вот, впервые за несколько недель, он посмотрел Гривену в глаза. — Это же нечестно! Кто-нибудь должен был сказать вам.

Сказать ему — что? Все что угодно, только не правду.

— Я понимаю, что это не ваша вина.

И Гривен рванулся вперед, устремился в глубь студии.

— Нет! — На старческой шее Хенрика затрепыхалось адамово яблоко. — Прошу прошения, но у меня приказ. И насчет вас, и насчет фройляйн Краус.

Гривену надо было разразиться оскорблениями, отшвырнуть старого осла, выдернуть из крепостной кладки стены кирпич и запустить им в окно Эриху. Или броситься поскорее обратно, пока не уехало такси, сунуть руку в карман и вручить таксисту еще остававшиеся у него деньги.

Интересно, окажется ли Двадцать третья когда-нибудь вновь на ходу? — неуверенно подумал он, голова у него закружилась, он проводил взглядом уехавшее такси. Свастика нарисована безупречно, не какая-нибудь нацистская мазня или художество местного хулигана. Слишком изящно, слишком точные мазки, а главное, цвет. Одна из любимых красок Фольбрехта.

Он принялся обхаживать машину, как лунатик, — перво-наперво вытер сиденья, пересчитал дыры в брезенте откидного верха, достал монтировку и запасное колесо. Засучив рукава, Гривен столкнул «Бугатти» с тротуара, затем покатил его по мостовой. На полдороге монтировка вывернулась у него из руки, ручка расцарапала кожу. Двадцать третья тяжело осела на четыре лапы.

Гривен сел на подножку, уронил голову на руки, позволив всему перемешаться — крови, слезам, бурным вздохам. Люсинда. Как-нибудь она поможет ему преодолеть и это. Разве не вечные узы их связывают, разве есть у них обоих лучший слушатель, чем они сами?

Он быстро закончил установку колеса, пользуясь ручным рычагом. В это мгновение он обрел момент истины. Мотор взревел, несколько раздраженно, но затем зазвучал ровнее. Гривен вытер глаза, забрался в салон, включил первую скорость. Не оглядывайся, не доставляй им такой радости.

Поднимаясь к себе на лифте, Гривен мысленно репетировал непринужденный смех. Он бренчал ключами. «Можешь себе представить, дорогая…»

Но квартира, как губка, мигом бесследно впитала в себя все его лучшие намерения. С первого взгляда он заметил перемены, но сделал вид, будто ничего не произошло, — повесил пальто в прихожей, приготовился пройти по всей квартире, ища играющую с ним в прятки Люсинду, но все это оказалось ни к чему. Пара осторожных шагов по комнате — и он увидел этот листок, олицетворяющий исчезнувшую Люсинду, — сложенный корабликом, он стоял на каминной полке.