Седые дети войны: Воспоминания бывших узников фашистских концлагерей

Необходимо заметить, что в лагере, в немецком приюте (под вывеской начальной школы) в детском доме после освобождения Эстонии от фашистов везде дети записывались по фамилии матери, которая при замужестве оставила свою девичью фамилию — Лукашкова. Свою настоящую фамилию Корнеевых дети просто забыли. А ведь их разыскивали как Корнеевых. Скорее всего, это было причиной безрезультатных розысков.

Старший сын Гена после войны тоже подавал документы на розыск родителей, но и он писал неправильные данные матери и отца. Так, например, про отца он писал, что это Лукашков Григорий, который ушел на войну. Путало, видимо, органы, занимающиеся розыском, и то, что до войны Сукремль и Людиновский район в целом были то Орловской обл., то Смоленской и даже Брянской. Сразу же после войны Людиновский район стал Калужской области.

Сначала все трое детей были вместе в немецком приюте. После освобождения Эстонии от немцев этот приют был преобразован в детский дом. Потом, уже после войны, Гену и Юру отправили в детский дом в г. Валгу. Гена учился, а Юре еще было 6 лет. Однажды Гена уехал на какие-то соревнования. Когда вернулся в детдом, ему сказали друзья, что его брата Юру забрали эстонцы на какой-то хутор. Гена даже обрадовался за брата, что теперь будет сыт и одет, так как времена были очень тяжелые, а эстонцы жили хорошо, поесть было что.

Шли годы. Гена закончил 7 классов и его направили учиться в Таллин в профессиональное училище. После окончания училища работал на заводе до самого призыва в армию. Служил в Белорусском военном округе: сначала закончил школу в г. Борисове, а далее в Минске. Был оружейным мастером зенитного полка.

Однажды в разговоре с сослуживцами поведал о том, что у него где-то есть мать, отец, что война их разлучила, что подавал неоднократно в розыски, но результатов никаких нет и, видимо, теперь не будет никогда. Но ему посоветовали написать запрос еще, так как незадолго до этого у одного солдата их полка нашлись родители, то есть была почти та же ситуация, что и у Гены.

И тогда он решился написать еще раз, вложил в это послание все, что сохранила память. «...До войны мы жили или в г. Сукремль, или в Косичино. Там был большой завод. Против нашего дома находился большой стадион, куда мы ходили с мамой каждый день, где бегали и прыгали. Часто ходили купаться на озеро, и когда шли, всегда пели песню «Синее море, красный пароход». Возле озера был тоже завод. Когда началась война, отца — Лукашкова Григория забрали на фронт, а маму увезли немцы в тюрьму...»

То ли к этому времени стал более известным Сукремльский чугунолитейный завод, то ли это заявление попало к более душевным людям, занимающимся розыском, но именно этот запрос решил все дело.

И вот т. Паля летит в Минск на встречу со старшим сыном после стольких лет разлуки. При подлете к Минску бортпроводница объявила: «Пассажир Лукашкова Апполинария Ивановна, в аэропорту Вас встречают». От волнения т. Паля никак не могла одеть пальто, пришлось помогать. Когда вышла из самолета, увидела человек 10-12 встречающих солдат. Дважды пройдя этот строй, была уверена, что ее сына в нем нет. Неужели ошибка? Первыми ее словами были: «А где же Гена?» Ее успокоили — Гена на службе, но к вечеру обязательно приедет в часть. В части была устроена торжественная встреча, опыт в этом деле у них был, так как аналогичных случаев до этого было уже несколько.

В части т. Паля пробыла 3 дня, после чего Гене дали отпуск и они вместе поехали в Эстонию разыскивать Юру и Валю. Из письма: «...каким я Гену помнила, каким в последующем мысленно представляла, такой и сейчас лицом, только большой, высокий... И речь его и манеры культурного человека...», — хотя воспитывался в детском доме.

В Эстонии нашли детский дом, где воспитывался Гена и откуда исчез Юра. При обращении к администрации детдома о судьбе Юры заведующая-эстонка сказала (кстати, та же самая, что была и при Гене), что случая передачи детей эстонцам у них не было, и что Гена что-то путает. В подтверждение своих слов предъявила картотеку усыновленных детей, в которой никаких данных не было, на всех усыновленных детей должны были быть документы в картотеке. Казалось, что ниточка опять обрывается, но наводившая порядок и слышавшая этот разговор уборщица, кстати, тоже эстонка, вдруг сказала, обратившись к заведующей: «Что же Вы не говорите правду родной матери, пережившей столько горя от разлуки с детьми? Помните, в 1946 г. Вы отдали на хутор ребенка, не оформляя документы?»