Читаем Секрет Сабины Шпильрайн полностью

Секрет Сабины Шпильрайн

– Что хочешь, обещай, но увези! Если б ты знала, Лилька, как я тебя люблю!

Я позвонила в аэропорт и заказала билеты на вечерний рейс: все-таки первый класс – это чудо, всегда есть места. В течение дня Лине становилось все хуже, и наконец она впала в какое-то странное забытье. И я решилась: вызвала такси и попросила Настю помочь мне снести ее с лестницы. Я вспомнила, как трудно было делать это в тот раз, когда она потеряла сознание, а теперь Лина была легкая, почти невесомая.

В такси она в себя не пришла, но, когда самолет стал взмывать за облака, она открыла глаза и выдавила из себя некое подобие смеха:

– Ну, Лилька, ну, злодейка, обманом все-таки заманила меня в этого ревущего монстра. И куда мы направляемся?

– Пока в Москву.

– А ты обещала взять меня в Цюрих!

– Сначала в Москву, а оттуда в Цюрих. Как только Марат окончательно соберется.

– Значит, он собирается переехать в Цюрих? Все в Москве бросить ради тебя?

– Ну, не совсем ради меня. Вы же сами во всем виноваты: сначала рассказали ему историю про Сабину и ее братьев, а потом про его отца. Он мне объявил, что больше не может жить в этой стране.

– А как же его дела, его завод, и вообще… Он ведь там прожил всю жизнь. И неплохо прожил.

– А теперь больше не хочет. Насчет завода не беспокойтесь – он своими еврейскими мозгами все обдумал и предусмотрел. Только велел мне хранить это в строжайшей тайне, так что я и вам не должна была этого рассказывать. Не вздумайте проговориться.

Посреди разговора Лина неожиданно закрыла глаза и задремала. Я смотрела на нее, и сердце у меня сжималось – на всем ее облике лежала печать близкого конца. Принесли ужин, но я не стала ее будить, а взяла для нее только стакан чая, чтобы она могла принять таблетки.

Минут через сорок она проснулась сама, послушно проглотила таблетки и спросила:

– А отчего тебе особенно плохо в Цюрихе?

– Да от всего. Феликсу не до меня, у него своих забот полон рот, – раз, работы подходящей я не нашла – два, а главное, нет у меня там ни одной родной души.

– Что же ты ни с кем там не подружилась? Ведь ходишь, наверно, на какие-нибудь обеды и приемы?

– Я на этих обедах и приемах даже словом ни с кем перекинуться не могу.

– Почему не можешь? У тебя ведь неплохой немецкий.

– Потому что они для меня как инопланетяне, и я не знаю, о чем с ними говорить. Одеваюсь я на такие приемы всегда невпопад. Молча сижу целый вечер в углу и мечтаю поскорей вернуться домой, хотя зачем мне домой, толком не знаю. И неделями жду, когда появится Марат.

– Я так и знала, что все дело в Марате. Знаешь, он мне как-то сказал, что ты – его анима.

Ее снова начал бить озноб, и я попросила у стюардессы два одеяла, чтобы ее завернуть.

Она прижалась ко мне, как иногда прижимается Сабинка:

– Знаешь, Лилька, я всю жизнь тосковала по Леве. Кроме того, что он был моим лучшим другом, он был замечательным любовником. После его смерти я прожила долгую жизнь, в которую время от времени впускала разных мужчин. Я много себе позволяла: иногда среди них были замечательные ученые, а иногда молодые аспиранты, но ни один, ни один не мог сравниться с Левой. А они там, в тюрьме, все его мужские способности отбили, и после тюрьмы он уже ничего не мог. И очень от этого страдал. Мне кажется, что он умер не оттого, что ему отбили почки, и даже не оттого, что он не мог больше оперировать, а от горя и стыда, что он перестал быть мужчиной. Ведь мне было всего двадцать пять лет, и он очень меня любил.

Лина положила голову на ладони, скрещенные на обеденном столике, и заплакала:

– Они всю жизнь мне исковеркали. Я рада, что Марат хочет от них уехать.

Я обняла ее, как иногда обнимаю Сабинку, и ужаснулась – у нее совсем не осталось тела, только легкие птичьи косточки, туго обтянутые кожей.

Она вдруг прошептала мне прямо в ухо:

– Я знаю, что скоро умру, и мне очень хочется знать – унаследовал ли Марат его удивительную способность к любви?

От этого вопроса меня охватил жар, и я ей ответила честно:

– Конечно, унаследовал. Иначе что бы меня так к нему припаяло?

Она утерла глаза и сказала:

– Тогда уходи от Феликса и держись за Марата. Хоть он и на семнадцать лет старше тебя. – И опять неожиданно заснула, будто сбросила со своей души какое-то тяжкое бремя.

В аэропорту нас встретил повар Марата, Виктор, и вихрем промчал через Москву домой. А дома Люба подняла вокруг Лины страшную суматоху – она ее кормила, поила настоем каких-то трав, купала, как ребенка, и заворачивала в махровые простыни. Я позвонила Марату, что мы уже в Москве и что в Лине еле-еле теплится жизнь.

Он с трудом удержался, чтобы не заплакать:

– Я тебе, Лилька, никогда этого не забуду, – и сказал, что немедленно вылетает в Москву: – Ничего, дела подождут.

Он спешил не напрасно: через день после его приезда Лина умерла. Умерла ночью, во сне: у нее случилось мощное кровоизлияние в мозг.

И мы с Маратом остались сиротами. Мы очень ее любили.