Секретарь тайной полиции

— У меня в подполье большие связи и большие возможности. Мне доверяют. Меня даже тот их шпион не раскроет, о коем вы рассказывали. Ведь я в документах прохожу только под псевдонимом?

— Да. Вашей фамилии не знает никто. «Юрист» да «Юрист»... Кстати, вы на самом деле действительно Петр Иванович?

— На самом деле? Как вам сказать... До чего все-таки упрямый человек этот ваш Кирилов! Казалось бы, яснее ясного, что подлинное имя агента должен знать только чиновник, имеющий с ним связь, а в документах может упоминаться лишь псевдоним. И никто тебя не раскроет! Так для себя я этого добился с большим трудом, а общий порядок, видимо, остался старый... Ну ничего, мы с вами все это переделаем! Не правда ли?

— Мы с вами?!

— Конечно. В драке с террористами, будьте спокойны, начальство наше полетит рано или поздно. Это так же ясно, как то, что Кирилов проиграет мне партию в шахматы. И тогда призовут нас. А кого же еще им звать? Нас, новое поколение сыска. Так называемую молодежь, — усмехнулся он. — Главное, чтоб между нами был союз, чтоб держались вместе, стайкой. Сегодня вы похвалите меня начальству, завтра я вскользь скажу ему, что своими успехами обязан всецело вам, послезавтра Сидоров из первого отделения — он мой приятель — впишет вас в очередной список награжденных, а через неделю ваш приятель окажет услугу Сидорову... Вместе! И мы прорвем заслоны наверх. Только бы начать!..

Клеточников задумался.

— Согласны на союз, Николай Васильевич?

— Знаете, о чем я думаю? — тихо поглаживая бородку, отозвался Клеточников. — Как ни странно, я думаю о вашей роли в подполье. Вы ведь самый опасный для них человек из всех наших секретных сотрудников, я это только сейчас понял. Такое честолюбие при такой недюжинной энергии!

— О, да вы способны на комплименты! Вот не думал...

— Нет, вы не понимаете, почему я это говорю,— перебил Клеточников. — Вот мы с вами сидим у Дюссо, пьем больше часа, мы говорим откровенно — так откровенно в Петербурге мало кто смеет говорить, не правда ли? Мы заключаем союз... В то же время я о вас, о союзнике, ровно ничего до сих пор не знаю. Кто вы? Где «в миру» служите? Ваша судейская фуражка, которую вы сменили сегодня на шляпу, — это фикция или вы действительно по судейскому ведомству? Как вас зовут на самом деле? Почему вы попали в наши сотрудники и как проникли к конспираторам? Ни-че-го я не знаю. Это называется союзник и приятель...

— Приумножая знания, приумножаешь скорбь свою, говорится в одной умной книге, Николай Васильевич. Зачем вам все это знать? Чем меньше в нашем деле знаешь, тем легче жить на белом свете.

Моя судейская фуражка? Да, она настоящая. Ее носит сейчас некий субъект, который, по моим наблюдениям, имеет дело со свинцом, — многозначительно подчеркнул Петр Иванович последнее слово. — Если сможете, передайте это Григорию Григорьевичу. Постарайтесь оттенить перед ним мои старания. Вот вам и будет начало союза.

— Неужели типография? — насторожился Клеточников.

— Как будто... Дал бы бог... Все-таки тысяча рублей мне не помешала бы, отнюдь.

— Ну что ж, — решительно поднимаясь с места, произнес Николай Васильевич, — пожалуй, вы правы! Расспрашивать вас больше нет никакого смысла. Но теперь, коли обговорили все дела, пора по домам. Мне далеко, я в Гавани живу.

— Счет! — крикнул Петр Иванович. — Ради бога, Николай Васильевич, ничего не надо, сегодня плачу я.

...Когда они разошлись на углу Невского проспекта, Клеточников еще долго оглядывался, пытаясь близорукими своими глазами разглядеть в темноте, куда же направился новый его «союзник».

«Надо обязательно выяснить у Дворника, кто из работников типографии получил на днях судейскую фуражку, зачем, от кого... Проговорился он все-таки под конец. А я уж думал — пропал вечер».

И, довольный добытыми сведениями, Николай Васильевич быстро зашагал по торцовому тротуару.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

АГЕНТ ИСПОЛНИТЕЛЬНОГО КОМИТЕТА

ШЕСТЬ ВЫСТРЕЛОВ НА ДВОРЦОВОЙ ПЛОЩАДИ

Начало тысяча восемьсот семьдесят девятого года ознаменовалось целой серией террористических актов.

9 февраля в Харькове на подножку кареты царского фаворита, генерал-губернатора Дмитрия Кропоткина, возвращавшегося из театра, вскочил неизвестный и двумя выстрелами смертельно ранил князя. В специально выпущенной листовке Исполнительный Комитет объявил, что Кропоткин казнен как виновник страшных издевательств, творимых над заключенными в Харьковской тюрьме.

«Знай же, русское общество, — говорилось в листовке, выпущенной вскоре после этого покушения, — что, пока ты безгласно, тебе будет разрешено принимать участие в единственном дозволенном тебе деле — в похоронах высокопоставленных особ».

26 февраля неизвестные лица закололи в Москве провокатора Рейнштейна.