Секретарь тайной полиции

— Не лицедействуйте, Николай Васильевич, покорнейше вас прошу, со мной это бесполезно. Слава богу, достаточно опытен, чтобы отличить филеров от случайных прохожих.

— Да нет же, мне, право, непонятно, о чем вы говорите.

— А мне понятно, что человеку вроде меня, завербованному из нигилистической среды, на первых порах могут не доверять. Но понимает ли начальство, в свою очередь, что секретный сотрудник, на хвосте которого все время висят филеры, ни с кем встречаться не может и не может получить нужных связей?

Уверяю вас, террористы замечают этих филеров не хуже моего.

— Уж коли вы такой опытный господин, попробуйте «очистить хвост» — так, кажется, говорят? Вот и все, что могу вам посоветовать...

— Не выйдет! — не принял полушутливого тона румяный. — Григорий Григорьевич мои документы отметил во всех городах и участках, и стоит где-нибудь прописаться, как местная полиция тотчас посылает за мной своих болванов. А нигилисты рассыпаются от меня во все стороны.

Он зло сопнул.

— ...Ежели так будет продолжаться, в пору хоть бросать службу.

— Оставьте, Петр Иванович. Проверка в нашем деле неизбежна, — стал уговаривать его Клеточников, — и обижаться на нее неразумно. Чтобы вы поняли всю серьезность обстановки, скажу вам, что недавно в канцелярию поступило донесение... — тут Клеточников вдруг оборвал свою речь и внимательно оглядел собеседника.

— Ну?

— Давайте еще нальем.

Осушили рюмки.

— Так что было в том донесении? — не отставал румяный.

— Эх... Как говорится, замахнулся, так бей! Ладно, вам это можно знать, вы человек свой, но помните — никому ни слова, это большой секрет... Так вот, донесение на имя его величества, скорей всего из ведомства иностранной разведки, якобы в Третьем отделении, — он понизил голос, — служит агент социалистов. Вы понимаете?!

Петр Иванович хитро сожмурил глаза.

— А что вы думаете?! Вполне возможно, Николай Васильич. Я нынче приблизился к Центру и скажу вам, что по первому впечатлению там работают люди сильные, умные и опытные. Могут, вполне могут заслать к нам своего человека. Эх, коллега, — вдруг вздохнул он, — кому все-таки нам с вами служить приходится, кого слушаться!

Ну представьте себе, как будет справляться с этими умными социалистами наш Кирилов, неотесанный бюрократ, неспособный как следует поставить даже службу наружного наблюдения... Да что говорить!

Он задумался.

— Сам удивляюсь, почему я так разоткровенничался с вами. Верно, мы, Николай Васильевич, все-таки одной породы. Вы ведь сыщик прирожденный, я чувствую. Признайтесь, в детстве мечтали о таинственном ордене голубых мундиров, о его невидимой власти, о связях. Мечтали?

Клеточников пожал плечами: ну и что, мол, из того, что мечтал?..

— И дождались наконец: вступили, слава тебе господи, в эти запретные стены с трепетом прозелита. Что же дальше?

Он быстро глянул на Клеточникова. Тот мелкими глоточками отхлебывал вино.

— За этими стенами вы увидели обыкновеннейшее российское учреждение. Ленивое, бестолковое, архаичное, бюрократическое. На службе у них главное — аккуратная и благополучная бумаженция, отчетик, докладик, а истинное состояние сыскных дел никого не интересует.

— Бросьте, — лениво возразил Клеточников, — Третье отделение — верный оплот...

— Вы не хуже меня знаете — нет теперь верных оплотов!

— Любопытно, — не глядя на собутыльника, секретарь шефа политической агентуры потянулся к бутылке, — весьма любопытно... В первый раз слышу такие рассуждения! Как вы все-таки не боитесь излагать подобные мысли мне, человеку, как-никак близкому к начальству? Это что, проверка для Григория Григорьевича?

— Никак нет, — неожиданно засмеялся Петр Иванович. — Вам бы все слушать насчет бога, царя и отечества да святых идеалов добра и красоты — оно и жить спокойней? У нас, у интеллигентных русских, конечно, не у нигилистов, вообще, кстати сказать, не принято говорить о себе правду. Человек жаждет денег и власти — вот политическая программа весьма и весьма многих, но ведь никто не хочет в этом признаваться. Потому что нежизненное у нас в России воспитание морали — литература все дело портит! Сорвите же с людей наряды из литературных словес, и вы увидите настоящих новых людей — рвущихся наверх, жаждущих настоящих земных благ, а не мнимо-духовной благодати! Словом, загляните к себе в душу, и вы поймете, что я прав. Разве вы сами не таковы, как я описал?

— Я? По-моему, нет...

— Ха-ха. Не скромничайте, дорогой. Помните, в «Войне и мире», коли не ошибаюсь, говорится про две субординации — явную и скрытую. Мол, по скрытой субординации капитан бывает позначительней генерала. Так вот вы и есть тот самый капитан!

— Не надо мне льстить...

— Никогда! Однако похвалю Кирилова... Молодец, «перо» себе выбрать умеет. Эти старые бюрократы знают, на кого опереться... Так, Николай Васильевич, возвратимся к началу нашего разговора — уберете вы от меня хвост? Вы это можете. Иначе я просто не могу работать.

— Что в моих силах — сделаю.