Секретные операции царских спецслужб. 1877-1917 гг.

Своеобразным стремлением отмежеваться от произвола времен правления Павла I стало Высочайшее повеление Александра I от 12 апреля 1801 г., коим подтверждалось, «чтобы корреспонденция, производившаяся между частными лицами, была неприкосновенна и вообще изъята от всякого осмотра и открытия».

3 июля 1827 г. Николай I еще раз подтвердил правило о неприкосновенности корреспонденции, указав, чтобы «казенные места и лица, управляющие разными частями, отнюдь не делали требований об удержании чьей-либо корреспонденции или неприятии таковой от находящихся под присмотром или арестом». В случаях же особой важности надлежало испрашивать на изъятие писем, посылок и денежных переводов Высочайшее повеление.

В начале царствования Александра II незамедлительно была подтверждена верность тому же принципу. Доклад главноначальствующего над почтовым департаментом Ф.И. Прянишникова «Об охране неприкосновенности письменных сношений» от 30 июня 1859 г. венчает резолюция Александра II: «…руководствоваться и впредь правилами о неприкосновенности частной корреспонденции». Соответственно, одобрение получила и декларированная в докладе практика не только отказа «в выдаче с почты частных писем в посторонние руки, но и доставление каких-либо относительно этой корреспонденции сведений», т. е. тайна переписки дополнялась обязательством сохранения и тайны почтовых связей. Исключения, как и раньше, допускались «только для корреспонденции банкротов, (…) и для корреспонденции политических преступников». И опять верховная власть резервировала за собой право «законного» вторжения в частную переписку: «Обнаружение же письменных сношений других лиц дозволялось единственно в случаях особенной важности и не иначе как с Высочайшего разрешения».

Уже в 1863 г. такое изъятие было сделано в отношении лиц, находившихся под надзором полиции. В августе 1863 г. министр внутренних дел П.А. Валуев разослал начальникам губерний, определенных для высылки политически неблагонадежных лиц под надзор полиции, циркуляр, уведомлявший о распоряжении главноначальствующего над Почтовым департаментом местным почтовым конторам, чтобы они «доставляли по возможности полицейским начальствам те сведения, в которых начальства сии могли нуждаться». Министр предписывал сообщить имена сосланных почтмейстерам, прибавив, что сведения могут быть затребованы только на определенные имена.

После введения в действие Судебных уставов 20 ноября 1864 г. выемка корреспонденции лиц, против которых было начато уголовное преследование, допускалась с разрешения окружного суда.

В поведении русских монархов был известный резон. В докладе управлявшего Почтовым департаментом А.Н. Голицына от 30 ноября 1841 г. Николаю I: «Перлюстрация имеет… целью доводить до сведения Вашего Императорского Величества о злоупотреблениях, совершаемых в разных частях государственного управления, как подчиненными, так и начальственными лицами, о полезном или вредном влиянии распоряжений министров; о хороших или дурных качествах чиновников, находящихся в составе разных ведомств… тайна перлюстрации есть исключительная принадлежность Царствующего. Она освещает Императору предметы там, где формы законов потемняют, а страсти и пристрастия совершенно затмевают истину. Ни во что не вмешиваясь, она все открывает. Никем не видимая, на все смотрит; чрез нее Государь узнает сокровенные чувства подданных и нужды их; слышит и вопль невинного и замыслы злодея»[101]

.

Но перлюстрацию надо вести скрытно. Об этом еще 28 декабря 1813 г. министр внутренних дел О.П. Козодавлев писал в секретном отношении управляющему московским почтамтом: «Из внутренней переписки… подлежат перлюстрации письма только тех лиц, о коих до сего были особые предписания от предместников моих и от меня, или впредь будут».

Министр вновь напоминал о сугубой секретности перлюстрации. «Надобно, – писал он, – чтобы никто не боялся сообщать через почту мысли свои откровенным образом, дабы в противном случае почта не лишилась доверия, а правительство сего верного средства к узнанию тайны». Для этого предлагалось все задержанные письма, копии и выписки, а также «рапорты по оным», когда надобность в них исчезнет, уничтожать «так, чтобы и следов сих дел не оставалось»[102]. Не будем забывать, что XIX век – это время эпистолярного жанра. Образованные люди в день писали по нескольку писем. И если бы они узнали, что их письма читают, то стали бы писать осторожнее и лишили бы власти ценного источника информации. Естественно, письма стали бы пересылаться с оказией – со знакомыми, с купцами и т. д. А это, помимо исчезновения информации, ударяло власти по карману – в XIX веке расходы на почтовую корреспонденцию были весьма велики.