Секреты для посвященных

Вячеслав объяснил: в редакцию пришло письмо. Автор обвиняет главного инженера в плохом руководстве. Передовую бригаду Клычева он почему-то зажимает, а лодыря Вяткина пригрел, хотя последнего интересует не план, а левые доходы.

— И это все? — презрительно скривил губы Святский.

— Требуют провести выборы и избрать новых руководителей. Директора и главного инженера. Требования, как говорится, вполне в духе времени.

— Ишь чего захотели! Ничего у них не выйдет. Курашов мне на днях сказал… — Святский осекся, видимо на ходу приняв решение не выдавать услышанное от Курашова. — Вы спрашиваете, почему мы отстали? Да потому, что план нам дали нереальный. Мы написали в министерство письмо с доказательствами и теперь ждем решения.

— И долго будете ждать? — не удержался от насмешливой реплики Вячеслав.

— Чего?

— Да нет. Это я так.

Святский медленно поднялся со своего кресла. Заговорил, глядя не на собеседника, а мимо — в окно.

— Леспромхоз… Думаете: предприятие, план? Все это не так просто. Мы имеем дело с лесом. Что такое лес для человека? Жизнь нашего народа издревле шла в лесной полосе. Лес оказывал русскому человеку разнообразные услуги: отстраивал его сосной и дубом, отапливал березой и осиной, освещал избу березовой лучиной, обзаводил домашней посудой и мочалом. Как вы думаете, человек любил лес? Нет, он его не любил — это не мои слова, это слова принадлежат уважаемому русскому историку. Знаете, что он говорил в своих знаменитых лекциях? Безотчетная робость овладевала нашим предком, когда он вступал под сумрачную сень леса. Сонная, дремучая тишина леса пугала его, в глухом, беззвучном шуме его вековых вершин чуялось что-то зловещее; ежеминутное ожидание неожиданной, непредвиденной опасности напрягало нервы, будоражило воображение. Недаром древнерусский человек населил лес всевозможными страхами. Лес — это темное царство лешего, одноглазого, злого духа — озорника, который любит дурачиться над путником, забредшим в его владения.

Вячеслав с удивлением смотрел на Святского… Голос главного инженера сделался хриплым, испуганным, глаза, казалось, вот-вот вылезут из орбит. Словно не главный инженер леспромхоза стоял перед ним, а перепуганный предок, испытывающий неодолимый ужас перед лесной чащобой.

«Мистика какая-то, — подумал Вячеслав. — Да он в своем ли уме?»

— Вы знаете, я пойду. Хочу сегодня побывать в бригадах.

Святский опустился в кресло.

Когда Грачев выходил из кабинета главного инженера, на него налетела бухгалтерша, державшая на вытянутых руках два стакана ненужного уже горячего чая.

5

Грачев отыскал возмутителя спокойствия — организатора забастовки Константина Барыкина в гараже, где он возился возле своего лесовоза вместе с механиком Зубовым. У того одна рука была забинтована и висела на перевязи. Однако механик, плотный, крепкий на вид мужик, ловко орудовал одной здоровой рукой.

Механика в профкоме хвалили. Зубов появился в леспромхозе сравнительно недавно, но успел проявить себя. Славился умением отыскать выход из самого, казалось бы, безвыходного положения. Его усилиями удалось продлить жизнь агрегатов, место которых уже давно было на свалке. Так, например, Зубов собрал буквально из утиля компрессор для накачки баллонов, а ведь это ценные агрегаты, их приходится покупать за валюту. «Хозяйственный мужик, да вы сами увидите», — сказал о Зубове председатель профкома.

Вячеслав, поздоровавшись, обратился к Зубову с вопросом:

— Я тут у вас увидел на крыше сарайчика целую кучу старых деталей. Что, еще один агрегат из них собираетесь мастерить?

Зубов отвечал:

— Нет, что вы. Из этого утиля ничего путного не сладишь, это, так сказать, выставка.

— Выставка? Чего?

— Металлического хлама, который водители разбрасывают по всей территории леспромхоза. А потом сами же наезжают на железяки и гробят машины. Я подсобрал и выложил это добро на общее обозрение, чтобы всякому видно было.

— Наглядная агитация, — насмешливо произнес Барыкин.

Рядом с крепким, матерым Зубовым он выглядел подростком. Хотя природа не обделила Барыкина ни ростом, ни красотой (на узком матово-бледном лице черным огнем пылали большие карие глаза), тем не менее было в его облике что-то неприятное, переменчивое, неосновательное, что появляется у иных людей еще в детстве и не проходит никогда. Все выдавало в нем человека своенравного, привыкшего жить не как надо, а как хочется.

— Я, собственно, к вам, товарищ Барыкин.

При этих словах механик тактично удалился, Вячеслав и Константин остались наедине.

— Ну, — с усмешкой произнес водитель, — про забастовку будешь выспрашивать?

— Не скрою, меня интересуют подробности этой истории. Впрочем, если вам неприятно об этом говорить…

— Почему неприятно? Очень даже приятно, по крайней мере, дело с места сдвинули. Сколько можно попусту языком трепать?!

— Но ведь коллективный невыход на работу — это, в общем-то, крайняя мера. А разве нельзя было обратиться в профком, в партбюро?.. В райком, наконец?

Барыкин, не сводивший до этого с Вячеслава насмешливого взгляда своих пылающих глаз, расхохотался ему прямо в лицо: