Сексот поневоле

А почему я решил, что Никифор Васильевич едет в Школьнинск? Ведь торгануть салом с большей выгодой можно и в Лосинке. Там и гарнизон побольше, и с продуктами, особенно, с мясом, трудности…

— Куда решили направиться? — прямо спросил я кладовщика.

— В Лосинку баба послала… Сальце продать да рубаху себе присмотреть…

— Правильно сделала, — одобрил я. — В Лосинке промтоварный магазин в гарнизоне стоящий. И обувь есть разная, и костюмы…

Всю дорогу кладовщик вводил пассажиров в курс его отношений с Родькой-пулеметчиком и с каким-то Иваном Шевелевым.

Я с нетерпением ожидал прибытия поезда в Школьнинск. Никифор Васильевич поедет дальше, и мне никто не помешает перед встречей с Родиловым

подвести черту под беседой с Сережкиным.

Пустая надежда! Никифор Васильевич сошел вместе с нами.

— Вы ведь хотели — в Лосинский гарнизон?

— Передумал. Я такой — то подумаю, то передумаю. В Школьнинске тожеть рынок есть. И магазеи тамочко имеются. Чего же киселя хлебать в Лосинку? Я лучше с вами побуду, про Родьку расскажу. А вечерком вы — на поезд, а я загляну к дружку давнему Федьке Ахромееву. Вместях ломали трудовой фронт в распроклятые военные года. А, может, и передумаю — с вами возвернусь домой… Когда плануете?

От привидевшейся перспективы совместного возвращения меня в пот бросило. Господи, сделай тик, чтобы въедливый дед опоздал на поезд! Господи, пошли сейчас нам навстречу Федьку Ахромеева, чтобы тот увел к себе домой настырного болтуна!

— Не знаю, Никифор Васильевич. Все зависит от начальства. Когда отпустит, тогда и поедем…

— Ты, прораб, не финти. Не к начальству, чай, приехал — юбилею отмечать. Потому должон знать, когда назад двинешься…. Вот был у меня один дружок. Молокосос такой же, как и ты, прости за неудобное словечко…

Снова пошло-поехало! Исторический дед проводил нас до самого Школьнинского участка. Посетовал — коротка дорожка, не успел историю рассказать еще об одном дружке. На прощание попросил-приказал к восемнадцати быть на вокзале…

Честно говоря, при виде скособочившейся фигуры — корзина оттянула деда на правую сторону! — скрывшейся за углом, я облегченно задышал. Сичков громко смеялся. Сережкин насмешливо шевелил пальцами…

Управление Школьнинского стройучастка располагалось в трех вагончиках, расположенных буквой «Г». Один вагончик отведен под кабинет начальника, второй занимают прорабы и мастера, третий — бухгалтер и нормировщица. Богато живут! Впору танцы устраивать. Неужели пиршество, посвященное юбилею, намечено провести в этих вагончиках?

Оказалось — арендована поселковая чайная. Интересно, кто платит за аренду: местные власти или УНР? А какое мне дело? Я ведь не ревизор и не представитель окружного управления.

Начало торжества — пятнадцать часов. Часа четыре придется болтаться по поселку. Хорошо бы застать на месте Родилова и использовать свободное время для откровенной беседы. Нет, не получится — мечется он, небось, организовывает застолье, закупает закуску и выпивку.

Выслушав мои стенания, Сережкин рассмеялся:

— Не раз говорил я тебе, Баба-Катя, что ты наивный человек. Станет Сиюминуткин расходовать свою энергию! Наверняка, запряг бухгалтершу с нормировщицей, зарядил прорабов и мастеров. Они-то и крутятся. А именинник между тем детективчики почитывает, или посапывает на подушке в две дырочки… Хитер бобер! Отчеты ему составляет бухгалтерша с кладовщиком — в четыре руки трудятся. Над расходом материалов прорабы головы ломают, мастера химичат. А Сиюминуткин только закорючки ставит да распределяет, сколько, кому за недостачи платить. Не то, что твой Дятел — в каждую дырку нос сует… А о тебе и говорить противно…

Сичков слушал, слушал нотации командира роты и смылся на экскурсию по друзьям и знакомым. Жаль. Я мечтал разобраться, кстати, и с «иностранцем». Покоя не дает его попойка с инструктором производственного обучения. Зря Малеев отнесся к этому факту с оскорбительной холодностью. По моему мнению, покопаться в нем следует.

Остались мы возле вагончиков одни. Впору продолжить так удачно начатую беседу. Сережкин за прошедшее время должен успокоиться, вникнуть в суть заданных ему вопросов, подготовить ответы. Вилять он не решится, ибо любое его виляние войдет в противоречие с откровенными сообщениями, выданными вчера.

Но не вести же серьезный разговор на улице?

— Пошли в тепло, побеседуем, — предложил я. — Что-то на ветру меня просифонило до самых косточек…

Я двинулся, было к центральному вагончику, но Сережкин остановил меня:

— Ты уж извини, Баба-Катя, но я должен заскочить к своим басурманам. Четвертый взвод — самый тяжкий в роте. Необстрелянный на стройке молодняк… Поговорим позже…

Не успел я возразить, как Витька ударился в бега. Издали издевательски помахал мне рукой… Нет худа без добра теперь никто не помешает трудной беседе с Родиловым. Лишь бы застать его на месте…