Секта-2

То был чужак явно не из здешних мест: не с равнины граничащей с Голаном Иудеи и не из более дальних областей Галилеи и Троглодиты. По всему судя, пришел он откуда-то совсем уж издалека. Людей с таким цветом кожи, совершенно лишенной загара, Азиму встречать никогда прежде не доводилось. Кроме того, незнакомец был очень высок, чуть ли не на две головы выше крестьянина, широк в плечах, шея его была толстой и мощной, будто ствол горного кедра, лоб широким, а глаза голубыми. Нос – крупный, прямой, абсолютно без седловины – вырастал, казалось, прямо изо лба. И светлая шевелюра, и под стать ей борода одинаково курчавились, словно у знатного вавилонянина или ассирийца после завивки горячими медными щипцами. Впрочем, одет чужак был совсем обыкновенно и на иудейский манер: в длинный, почти до пят, тканый хитон, в чреслах перехваченный широким кожаным поясом, и сандалии, настолько запыленные и потертые, что можно было предположить в их хозяине путника, прошедшего немало дорог, прежде чем добраться сюда. На плече его висела сильно потрепанная тощая сумка, а вот посох был превосходной работы, из драгоценного африканского черного эбена, и внизу окован железом. Азим озадаченно поскреб свою негустую, с проседью бороду. Решительно непонятно было сословие, к которому принадлежал гость. С одной стороны, если судить по одежде, это был обыкновенный, издержавшийся в долгом пути своем и вымотанный бесконечной дорогой бедняк, не имеющий сословия, с другой стороны, его осанка, вся дородная крепость фигуры и этот посох выдавали в путнике человека непростого, и уж если не аристократа, то по меньшей мере воина, а то и воинского начальника. В любом случае с таким пришельцем ухо нужно было держать востро, и Азим вначале малодушно решил про себя в ночлеге ему отказать, сославшись на какое-нибудь серьезное препятствие, якобы имевшееся в семье крестьянина. Да вот хотя бы и жена его. Могла ведь она заболеть? А какой тут может быть разговор, какой гостеприимный прием, если в доме кто-нибудь хворает? «Скажу-ка я ему вот так», – решил про себя Азим и уже открыл было рот, как вдруг незнакомец улыбнулся такой широкой улыбкой, какая получается лишь у людей, не таящих в душе ничего худого, и сказал:

– Мир тебе, пастух. Здорова ли жена твоя и дети? Трудным ли был день твой и с каким успехом сегодня свершился надой? Ведь и я пастух, вот и пришел к собрату, решил, что уж тот, кто так же, как и я, пасет коз да овец, не откажет в приюте страннику, угодившему впервые в эти славные места с горячим желанием поглядеть на белый свет.

Азим смутился оттого, что этот говорящий удивительно чистым, приятным голосом незнакомец словно проник в его мысли и усмотрел в них каверзное намерение сослаться на мнимую болезнь жены. К тому же если перед ним еще и пастух… Азим без звука потянул калитку на себя, пропуская гостя, и тут же, разом забыв о горских приличиях, что называется, с порога забросал его вопросами:

– Прошу к моему столу, будь моим гостем, чужеземец. Ведь ты не иудей, не так ли? Не доводилось мне прежде видеть людей, схожих с тобою лицом и белизною кожи. Проходи, садись. Расскажи нам, из каких стран держишь путь, куда направляешься? Мы здесь люди оседлые, без великой нужды от своей земли не отлучаемся, да и нет у нас времени на странствия. Говоришь, что пастух ты? Так где же осталось твое стадо?

Жена Азима, совершенно здоровая и крепкая горянка, принялась хлопотать вокруг невесть откуда взявшегося незнакомца, при виде которого ее сердце встрепенулось так же, как, бывало, делало это лет тридцать тому назад, когда за ней ухаживал будущий муж, или во время свадьбы, когда, сидя за обильно накрытым столом, в окружении шумной толпы гостей, она то и дело жарко краснела в ожидании первой своей ночи с мужчиной. Трое сыновей пастуха – Ичим, младший его на год Хафис и совсем еще мальчишка, названный в честь отца девятилетний Азим-младший, – увидев незнакомца, разом прекратили есть, и даже челюсти их, прежде яростно жующие, теперь остановились, словно внезапно прервали работу свою мельничные жернова и застопорилось приводящее их в движение зубчатое колесо, такое сильное впечатление произвела на мать и ее сыновей внешность вошедшего в дом и занявшего место за столом гостя.