Секта-2

Прошло уже около года с тех пор, как случилось это невероятное ночное событие, чуть было не стоившее Насте ясного рассудка. По мнению Маргариты, или, как сама она просила себя называть, Риты Константиновны, дело шло на поправку весьма быстро, и вот в один из дней, как раз после славного летнего дождичка, Рита решила, что настало время поговорить со своей подопечной совсем уж откровенно, что называется, начистоту. В каждой беседе психотерапевт, стремясь ухватить за скользкий хвост юркую, точно ящерка, душевную болезнь, все никак не могла этого сделать ввиду отсутствия не только собственно хвоста, но и той, кому этот хвост мог бы принадлежать, то есть самой болезни. По мнению Риты, Настя была если и не вполне здорова (ибо ни один врач никогда не скажет вам, что видел за свою практику хоть одного совершенно здорового пациента), но, уж во всяком случае, душевнобольной она точно не являлась. «Переживала девочка. Шутка ли сказать, так любить мужа, что пойти на такое дело ради возможности последний раз на него взглянуть, – мирно рассуждала про себя Рита. – Переволновалась, тут картина ясная. Все чертей по углам ловила, а теперь наконец и в себя пришла. Остается все еще раз проверить, и пора ее отпускать, я ей больше ничем помочь не смогу».

– Ну что, Настенька, настало время нам с тобой попрощаться. Ты, конечно, заходи, когда вздумается, я буду только рада, но это если тебе просто захочется меня увидеть, чайку там попить или о жизни поболтать. Жизнь, Настя, у нас такая… – Рита задумалась, вспомнила что-то, и легкая тень пробежала по ее лицу, – женская, одним словом. И я тебе напоследок совет дать хочу. Можно?

Настя кивнула. Ей все равно, пусть советует, что хочет. И заходить сюда она не собирается, до того надоели ей все эти бесконечные расспросы и тесты. И от убогого этого кабинетика, от тяжелого запаха сандаловых, с карамельным отливом Ритиных духов, которым было пропитано тут все, вплоть до последнего гвоздика в плинтусе, Настю давно уже мутило, словно от чего-то тошнотворного, до невероятности надоевшего. Поскорей бы вон отсюда, вон навсегда!

– А совет вот какой, – медленно выговорила Маргарита Константиновна, пристально глядя на девушку, сидящую к ней вполоборота. – Ты больше на кладбище никогда не ходи.

– Почему это? – Настя едва заметно вздрогнула, вся было с вызовом выпрямилась, но тут же взяла себя в руки и даже улыбнулась. – Хотя вы, конечно, правы, мне там делать нечего.

– Вот и умница, – с явным облегчением изрекла психотерапевт и шлепнула в историю болезни штамп о выздоровлении, – ступай себе с Богом, Настенька. Я тебе желаю счастья, и все у тебя будет хорошо. Уж ты мне поверь: я много чего наперед вижу, не просто так, ради красного словца говорю.

Настя встала, взяла протянутый ей врачебный формуляр, не глядя, запихала его в сумку, молча развернулась и направилась к выходу. Уже у самой двери, повернувшись, сказала такое, отчего все усилия и надежды Маргариты Константиновны пошли прахом:

– Мне там нечего делать, потому что у меня на кладбище никого нету. Некого мне там навещать, потому что муж мой жив. Ходит где-то, прячется. Вы думаете, я с приветом? Чокнутая? Продолжайте так и думать, вы ведь ни черта не видите дальше своей конуры. А заходить мне к вам незачем, девочка вы моя, – с мстительной издевкой передразнила Настя «докторицу».

Хлопнула дверь, и Маргарита Константиновна долго еще сидела, в растерянности предаваясь бессмысленному занятию: она гоняла по столу карандаш. Ей нравился звук, который издавали его маленькие грани, постукивая по стеклу, лежащему поверх стола. Про себя она отчего-то называла этот звук «гофрированным» и аккомпанировала карандашу, издавая при помощи языка нежное тарахтение, как, бывало, делает малыш, играющий в машинку.

II

Настин автомобиль, маленькую девчачью «букашку», заперла большая, черная, солидная машинища – еще не лимузин, но на такой ездят уже только с шофером. Разглядеть, кто там внутри, из-за сильно затемненных стекол было невозможно. Мотор у машины работал чуть слышно, и во влажном воздухе видно было, как выдыхают ядовитый дымок четыре одетые в сияющий никель трубы глушителя.