Секта в доме моей бабушки

В коллективе вообще было много ярких, талантливых людей. Они тянулись к нам, как мотыльки на свет: в нас била энергия, а наше учение было ясно как день.

Репертуар нашего хора составляли «Марш энтузиастов», «Комсомольцы-добровольцы», «Журавли» и т. п. Словом, такой советский репертуар. Но мы также исполняли на разные голоса и очень красивые оперные арии. Тетя Оля и мой родной дядя как эксперты по операм эту часть курировали.

Мы гастролировали и в Душанбе, и по всей стране, в том числе в Москве и Ленинграде, порой на лучших сценах. Вход всегда был бесплатным. Зрителей, как правило, собиралось много. Со сцены было видно, что представление публику захватывает, а то и трогает до слез. Нас всегда учили, что самое главное на сцене – искренность. И мы все очень старались петь от души. Многие во время пения даже плакали. Такие слезы очень поощрялись педагогами, поэтому кое-кто из детей часто выдавливал их из себя. Я, например, чтобы заплакать, придумала представлять себе маму в гробу. Или как умирают дети. Главный часто рассказывал, что дети по всему миру гибнут, а мы должны их спасать. Вот я и представляла это себе.

Также считалось, что если человек во время пения в хоре лишается чувств, значит, он полностью расслабился и принял коррекцию. Главный радовался и говорил, что это очень хорошо.

Во время выступления в Устинове я симулировала обморок, чтобы немного побыть одной и отдохнуть. Никто тогда не понял, что я притворялась, а даже наоборот, отнеслись с уважением к моей якобы позитивной реакции на комсомольские песни. Пока все были на сцене, я сидела за кулисами на каких-то досках и радовалась одиночеству.

Как-то летом в Ленинграде мы выступали с хором в нашей же клинике перед больными, и я была очень воодушевлена. Главный сидел в зале, как обычно оценивая, как мы поем: кто поддается коррекции, а кто нет. Когда выступление закончилось, он вышел на авансцену и сказал, указывая на меня: «Вот из нее выйдет настоящий коммунист! А ты, – сказал он моей маме, которая тоже сидела в зале в качестве зрителя, – фашистка! Ты не любишь свою дочь и в подметки ей не годишься!» Меня распирало от гордости, так как хвалили меня очень редко, да практически никогда. Обычно меня называли «говном», «блядью» или «жопой».

Долгое пение в хоре научило меня хорошо слышать и чувствовать мелодию, у меня развился музыкальный слух. Но сейчас, спустя много лет, я думаю, что оно того не стоило, по крайней мере, такой ценой.

– Опять сегодня сопротивлялась словам?

– Как это? Ах да, конечно. На 7.

– Давай слоиться.

– Да, конечно. Большое спасибо.

Письмо от тети Иры

Аня, здравствуй!

Получила твое поздравление с днем рождения. Спасибо тебе большое. Мы очень рады за тебя, что ты в таком замечательном коллективе. Надеемся, что ты успешно закончишь этот учебный год. Это очень здорово, что вы живете насыщенной и интересной жизнью. Я часто вспоминаю ваш хор, который нельзя слушать без волнения, и даже вспоминать.

Аня, у меня к тебе просьба. Если у тебя будет время, напиши, пожалуйста, слова песни про маленького трубача. Нам очень нравятся песни, которые вы поете.

Дома у нас все нормально.

Дедушка Ваня, бабушка Нина и я работаем.

Пиши, Аня, о своих делах и о коллективе. Привет всем, до встречи в Душанбе.

Здесь сейчас, как и везде, весна в разгаре. Все зелено, цветет, город стал нарядным.

До свидания, целую.

Тетя Ира

Тетя Ира потом тоже примкнула к нам. Вероятно, в то время, к которому относится письмо, она к секте уже присматривалась. Про остальных родственников по этой линии, упомянутых в письме, я больше никогда в жизни даже и не слышала. Хотя, будучи ребенком, берегла их фотографии в своей

коробочке.

«Быть тебе… цыганкой!»

Главный всегда сам распределял, кому с кем дружить, кому на ком жениться и даже кто какой национальности будет. Были у нас мордва, удмурты, чуваши, эстонцы, украинцы, молдаване, башкиры, литовцы, татары, таджики, узбеки. Были даже англичане, но их недолюбливали, говорили, что они спесивы.