Секта в доме моей бабушки

Спустя годы после секты, когда я уже стала взрослой, и перестройка была в самом разгаре, я случайно услышала записи с немецкими фашистскими маршами. Меня тогда потрясло, насколько похожи они на те патриотические песни, которые исполняли мы. Слушая эти марши, я обнаружила в себе тот же эмоциональный подъем, какой испытывала в детстве, исполняя в хоре советские песни. В них была такая же энергетика, задорная и уютная. Поразительно, что энергетика фашизма и нацизма так напоминает советскую и коммунистическую. Это как инъекция счастья через уши прямо в мозг.

Когда жизнь вокруг тебя черная и беспросветная, и ты не принадлежишь сам себе, музыка, опера и театр – огромное спасение для души.

Потому-то тоталитарные режимы с таким удовольствием привлекают работников искусства для своей пропаганды. Это отлично работает. Опера, балет и кинематограф были оплотами иллюзии счастья в нашей стране.

Песню «Я люблю тебя, жизнь, и надеюсь, что это взаимно» я пела как молитву. Бормотала или произносила мысленно, когда было особенно тяжело или страшно.

Душевнобольные певцы

Все популярные в то время исполнители, все, кого слушала огромная страна, считались у нас насквозь порочными и совершенно больными. Пугачева, Леонтьев – да абсолютно все (за исключением тех, кто оказывался у нас на лечении, или тех, кто нас поддерживал, типа Эдуарда Успенского или Ролана Быкова) считались душевнобольными, алкашами и наркоманами, с грязным отношением к противоположному полу. Никто из наших взрослых не мог спокойно относиться к тому, что кто-то чем-то отличается от них. Осуждалось все: и прически, и одежда, и грим, и декорации, и манеры исполнения. Во всем этом они находили признаки фатальных психических отклонений.

Но хотя телевизор у нас никто не смотрел (это было запрещено), в те редкие моменты, когда мы оказывались на воле – например в походе, – мне иногда удавалось услышать популярную музыку. И я боялась признаться, что она мне нравится.

– Сегодня злилась?

– Нет.

– Это не может быть правдой. Ты бледная, тихо говоришь, а в глазах нет блеска.

Страх

Забегу вперед и расскажу, что происходило сразу после того, как я закончила эту книгу и решила дать почитать рукопись нескольким своим знакомым. Я хотела узнать, насколько понятно и интересно мне удалось описать события своего детства. Реакция оказалась противоречивой, и это весьма любопытно.

Людям, которые обладают, с моей точки зрения, западным менталитетом, которые давно уехали и успели перестроиться, моя книга понравилась – именно в том виде, в каком вы сейчас ее читаете. А те, кто до сих пор живет в России или уехал, но продолжает мыслить прежними категориями, считают, что этот текст необходимо «литературно обработать». То есть сделать из моей всамделишной истории художественное произведение, словно это происходило не взаправду, а где-то в другой вселенной или в чьей-то нездоровой голове.

Такова реакция, кстати, и моего папы: он хоть и был участником описанных событий, теперь как будто не верит, что это правда.

Я категорически против того, чтобы превращать мою документальную прозу в фикцию. Однако реакция людей, которые хотели бы видеть мою книгу в качестве художественного произведения, заставила меня задуматься о том, как же глубоко в нас укоренен страх признать реальность такой, какова она есть!

– На сколько баллов страхи?

– На 3.

– Уверена?

– Нет…

Как есть и как хочется

Для меня уже давно непреложной истиной является утверждение: физическое насилие над детьми – это плохо. И тут не может быть двух мнений. Даже если предположить, что, находясь в коллективе, можно по-разному относиться к его идеологии, то двух мнений относительно применявшихся в нем методов быть не может. Для меня. Но, как выяснилось, не для тех взрослых, которые были частью всего этого предприятия.

Со временем я начала выходить на контакт с людьми, которые когда-то были со мной в секте, – чтобы уточнить детали или найти фотографии из нашей жизни (хотя бы для этой книги). И столкнулась с реакцией, которая заставила меня призадуматься.

Эти люди до сих пор с придыханием произносят имена Главного и моей бабушки. Говорят, что, несмотря ни на что, пребывание в коллективе изменило их жизнь к лучшему. Они оправдывают методы Главного и не воспринимают никаких негативных оценок. Услышав, что моя книга содержит критику его деятельности, они отказывались меня поддержать.