Селена, дочь Клеопатры

– Мы вернемся в Синий дворец через два дня. А если она не голодна, пусть спит!

Но она не спала. Ей действительно было страшно. Но не от стен со сценами охоты или странными персонажами – они напугали ее вчера, а сейчас она даже не думала о них. Ее мысли были только о ребенке.

– Если его отлучат от матери, – говорила она Сиприс, – кто тогда будет кормить его молоком? Он же умрет!

– Вовсе нет, моя золотая голубка. Ему найдут кормилицу. Как для тебя.

– А что, у армянских рабов есть кормилицы?

– Конечно!

– А-а… Но послезавтра ему дадут другое имя! И я боюсь, что если это уже сделали, то торговец не найдет его!

– О, конечно, найдет! Стража твоей матери отправится на рынок и скажет этим продавцам гороха: «Под страхом смертной казни мы требуем вернуть младенца, которого видела принцесса!» А послезавтра они даже смогут сказать: «По приказу царицы Крита и Кирены». Потому что ты станешь царицей, мой голубой цыпленок! А царице все покоряются!

Затем, чтобы успокоить своего «маленького скарабея», Сиприс затянула одну из тех колыбельных песен, которые пела ей когда-то:

– Спи, моя желанная, дитя великолепия… Ах, скажет царь, почему я не прачка, которая стирает ее душистую вуаль, тогда я узнал бы аромат ее тела! Почему я не река, в которую она спускается плавать, – я бы обласкал ее волнами! Спи, моя желанная, дитя великолепия…

Но терзаемая тревогами Селена не смогла уснуть. Утром служанкам пришлось повозиться, нанося девочке макияж: у нее был усталый и помятый вид, как у ночного мотылька, проснувшегося средь бела дня.

Глава 14

Направляясь в носилках в Большой гимназиум, дети впервые увидели толпу вблизи. Накануне в Серапиуме они встретились только с придворными и священниками: народ остался снаружи любоваться легионами. Но в этот день улицы были полны александрийцами – плебсом, еще не протрезвевшим после вчерашней пьянки, и множеством мелких ремесленников. Празднующая толпа страшнее злой толпы: как только царские носилки приблизились к гимназиуму, шум стал оглушительным. Издали фронтон Булевтерия[81], колоннады и крытые галереи агоры[82]

, ступеньки храмов – все казалось черным, словно облепленным мухами: они были переполнены зрителями, которые стояли, сидели и даже висели, за что-нибудь ухватившись. Греки взобрались на крыши крытых галерей, азиатские эллины висели на пальмах или сидели на плечах статуи Гермеса; что касается иудеев, италиотов[83] и египтян, которых отогнали от гимназиума, поскольку они не были ни жителями города, ни «ассимилированными», то они вскарабкались на гору Пана и, усевшись на обрывистом склоне, свесив ноги в пустоту, приготовились лицезреть церемонию с высоты. Все кричали, смеялись, горланили, трубили в раковины; по толпе из рук в руки, изо рта в рот передавались бурдюки с бесплатным вином.

Носилки с принцами, впереди которых шагала кельтская гвардия – рыжеволосые галлы из Анатолии[84], – остановились у длинного серебряного помоста перед палестрой. Выйдя из своих закрытых шатров, дети были ослеплены полуденным солнцем, отраженным от стен. Селене показалось, что целый рой пчел ринулся ей в лицо, и она закрыла глаза ладонями, но носильщик уже взял ее на руки и отнес на предпоследнюю ступеньку подиума, где разместили подходящий для нее золотой трон.

Усевшись перед публикой, она заметила, что справа и слева от нее находились другие троны различной высоты. Александр тоже устроился на одном из них, немного смущенный своим нелепым нарядом: длинное узкое платье, сковывающее движения, и острый, высокий и прямой колпак, вышитый жемчугом, называемый «тиара», – это был головной убор мидийских правителей, очень громоздкий из-за того, что к нему добавили традиционную диадему, ниспадающую на затылок, чтобы тиара была похожа на греческую. Александру было сложно удерживать на голове эту башню, которая в любой момент могла рухнуть; усевшись на трон, он больше не решался пошевелиться и держал голову так прямо, словно его шею парализовали ревматические боли; он даже не рисковал посмотреть в сторону сестры. Более раскованная в движения Селена увидела, как слева от нее в одно из кресел уселся Птолемей Филадельф и тоже принялся разглядывать толпу. Его ноги не касались пола, он потел в своем македонском костюме, предназначенном для более холодного времени года: толстый плащ, какие носили их предки, ботинки на шнурках и широкая фетровая шляпа, к которой была прикреплена белая диадема. Хотя саму Селену нарядили в сирийскую тунику с лентами, которая ей совсем не нравилась, и сделали прическу с тугими локонами, из-за которой ей пришлось выдержать невыносимое испытание – завивку на маленькие железные палочки, – по сравнению с братьями она была не в худшем положении.