Сельва не любит чужих

— Люди дгаа! — выкрикнула совсем рядом, в двух-трех шагах от Дмитрия, Великая Мать. — Я, Мэйли т'таВангу Й'а Тийа, свидетельствую перед вами, собравшимися здесь по обычаю предков: чиста и непорочна невеста, как миг тому распустившийся цветок…

— Хо! — ударил по ушам тысячеголосый вопль.

— Клянусь вам в этом Дьюнгой, прочной Твердью…

— Хо!!

— … и Вьянгом, жгучим Огнем…

— Хо!!!

— … и Гьяни, журчащей Водой…

— Хо!!!!

— … и Хнгоди, воющим Ветром! — Хо!!!!!

— Если же лукавлю я по недомыслию или из корысти, — высокий, слегка надтреснутый голос Великой Матери зазвучал менее уверенно, словно старуха, произнося положенные слова, опасалась чего-то, ведомого ей одной, — то пусть меня здесь же, на месте, на ваших глазах, покарает великий Тха-Онгуа!

Скрестив руки на увядшей груди, Мать Мэйли замерла.

Голова ее чуть наклонилась, подставляя беззащитный затылок под тяжкий удар небесной палицы. Она, солгавшая людям, была готова к худшему. Но чистым осталось небо, и не рассекли молнии синеву. Лишь где-то далеко, очень далеко, прокатился легкий, почти неразличимый раскат грома, словно Тха-Онгуа, выслушав Великую Мать, рассмеялся.

Всесилен Великий Дух, но далек от людских забот, и воля вождя в Тверди немногим слабее заветов Тха-Онгуа…

— Люди дгаа! — пророкотал Н'харо. Речь гиганта была хриплой от излишков поглощенного ночью пива, но слова не прилипали к гортани, истекая ровно и стройно. — Я, Н'харо ммДланга Мвинья, свидетельствую перед вами, собравшимися здесь по обычаю предков: отважен, могуч и удачлив жених, непобедим в битве, неутомим на охоте. Сумеет он стать опорой супруге, прокормит ее и охранит в трудный час от беды…

— Хо! — одобрили собравшиеся.

— И не упадет его взгляд на иную женщину, и не возжелает он ни другой дкеле, ни другого запретного…

Уже не было хрипоты в голосе воина, но одна лишь только чистая бронза.

— Если же лукавлю я, то пусть явится из сельвы Великий Леопард Т'та Мвинья и здесь же, на месте, на глазах ваших накажет меня, растерзав на куски!

Выпятив грудь, Н'харо повернулся в сторону недалеких зарослей, словно ожидая ответа на брошенный вызов. Но никто не пришел оттуда, и никто не зарычал грозно. Лишь легкое насмешливое фырканье докатилось до площади. Слишком давно обитал под высью Т'та Мвинья, чтобы откликнуться на глупые речи двуногих, и достаточно мудр был он, чтобы связываться с великаном, по праву прозванным Убийцей Леопардов…

— Хо! Хо!!! Хо!!! — подтвердили люди дгаа нелживость услышанных свидетельств.

Чьи-то жесткие пальцы коснулись затылка Дмитрия. Повязка упала. И первое, что увидел нгуаби, был недоверчиво-счастливый блеск медовых глаз Гдламини.

Дгаамвами улыбалась робко и радостно, как улыбается в такой день любая невеста, нежные ямочки, впервые замеченные им, играли на щеках, придавая лицу лукавинки, и так прекрасна была его нареченная, что все сомнения в целесообразности столь решительного шага, каким является законный брак, окончательно развеялись…

— Ты, готовая открыть запретное, — маска дгаанги сверкала и переливалась, и ничуть не глушила слов, — по доброй ли воле берешь ты в супруги этого мужчину, стоящего рядом с тобой? Будешь ли ты следить за огнем в очаге его, и за пищей в котле его, и за чистотой в хижине его? Будешь ли дарить ему сыновей?

Гдлами на миг прихмурила брови, словно задумавшись, и в эту секунду Дмитрий не на шутку испугался. Все было решено, но кто их знает, этих девчонок?..

Но не было оснований тревожиться!

— Я, Гдламини т'та Тьянги Нзинга М'Панди Н'гулла й'айа Дъямбъ'я г'ге Нхузи нгту Мппенгу вваТтанга Ддсе-ли, перед теми, кто был, и теми, кто есть, и теми, кто будет, подтверждаю: по доброй воле готова я взять в супруги мужчину, стоящего рядом со мной, и следить за огнем в очаге его, и за пищей в котле его, и за чистотой в его хижине. Много сыновей и мало дочерей подарю я ему, и мое запретное да будет дозволенным для него и ни для кого больше!

— Хо! — взревела толпа. — Хэйо, хой!

— Ты, готовый войти в запретное, — маска дгаанги казалась ожившей, так играли по золоту перьев солнечные лучи, — по доброй ли воле берешь ты в супруги эту женщину, стоящую рядом с тобой? Будешь ли ты приносить ей пищу, и одаривать украшениями, и не превысишь ли меру, наказывая ее за провинности?

Отвечать надлежало не задумываясь, без промедлений, и слова, освященные вековым обычаем, Дмитрий выучил заранее. Они были вызубрены наизусть и многократно проверены придирчивым Мгамбой.

Но сейчас все они куда-то запропастились. Вот еще миг назад вертелись на самом кончике языка и вдруг сгинули, не желая всплывать в памяти. И если бы не крепкий тычок под ребра, незаметно для прочих отвешенный забывчивому тхаонги все замечающим Убийцей Леопардов. Дмитрий, быть может, так и стоял бы, по-рыбьи разевая рот.