Семь фунтов брамсельного ветра

Вялая от огорчений, я включила компьютер, чтобы проверить электронную почту. От Пашки ничего не было. Оно и понятно, последнее письмо он прислал только вчера. Мы переписывались довольно регулярно, я сообщала о всех событиях и отправила файл с отцовскими рассказами. А Пашка писал, что в их школе вышел альманах с моим сочинением (жаль, что нельзя послать, потому что он пока в единственном экземпляре), и что его, Пашку, отец хочет взять с собой в поисковую партию, которая работает в каком-то «квадрате».

Я ответила: «Тебе хорошо…»

Сейчас я села писать Пашке новое письмо. Сообщу про Лоську… И вдруг поняла, что писать мне как-то не очень хочется. Не интересно. Потому что… Да, замечательно, что есть на свете Пашка. И прекрасно было все, что было. Но будет ли что-то еще? Ведь может случиться, что мы больше не увидимся никогда в жизни. Или встретимся лишь в какие-то отдаленные времена. Ни от него, ни от меня это не зависит — по крайней мере, пока не станем взрослыми. А когда станем — там что?

Ведь, если по правде, то я уже вовсе не страдаю так, как раньше, когда от Пашки вдруг почему-то нет вовремя весточки. И если уж совсем по правде, то… да, мне кажется, что в мучительном ожидании первого письма, в декабре и январе, было, пожалуй, больше радости, чем в регулярных письмах сейчас. Да, вперемешку с горечью и тревогой, но зато и с чем-то сильным, настоящим … А нынче как? «Привет…» — «Привет…» Сведения о новых книжках, об очередном Пашкином проекте, о наших семейных приключениях, о ребятах… Ну и что? Кажется порой, что пишем по привычке. Или потому, что так надо …

— Не ври! — цыкнула я на себя. И чтобы прогнать скверные мысли, стала настукивать на клавиатуре очередное письмо. «Как ты там, еще не отправился в тайгу?»

Сама я никуда не собиралась. Потому что — куда? Не в лагерь же! В отпуск с мамой? Но ей обещали отпуск только в октябре. Дядя Костя, кажется, забыл обещание пригласить меня в Петербург, замотался, наверно, со своими делами. Была у меня и у Ильи идея съездить на недельку в Тюмень, побродить по «папиным местам», но Илья говорил, что это возможно только в августе…

Подполковник Будимов

1

Предчувствия не обманули. Недаром говорят: пришла беда — открывай ворота. Выяснилось, что в Тюмень мы в этом году скорее всего не попадем. И не потому, что денег в семейном запасе кот наплакал (это всегда так). Дело в том, что Илья сообщил о своих новых летних планах. О таких, что мама сразу села на стул и опустила вдоль туловища руки. Это ее обычная поза при любой нагрянувшей неприятности. Но сейчас и правда было отчего.

Братец собрался в Чечню.

Небрежным тоном, будто о поездке на ближнюю турбазу, он рассказал, что «сложилась студенческая группа, которая собирается на Кавказ с целью гуманитарной помощи и ознакомления с нынешним положением в деле образования в том регионе…»

— Надо посмотреть, как там дела в школах, чем помочь местным ребятам…

Конечно, мама сказала:

— Через мой труп.

— Мама, ну почему, если Кавказ, то сразу разговоры о трупах!

— На Кавказе будет твой труп, — уточнила мама. — А мой здесь.

— Да что ты на самом деле! Мы же не полезем в горячие точки! Мы в школы! Даже девушки собираются…

Я сказала, что девушек наверняка только одна. Та самая, ненормальная…

— Цыц, мучача…

— Сам цыц! Ты о маме подумал?

Илья стал говорить обстоятельно и убедительно. О том, что нельзя жить вдали от главных событий. Что ни философия, ни журналистика не терпят оторванности от жизни. И что, если он, Илья Мезенцев, хочет делать что-то настоящее, он обязан…

— Запишись уж тогда прямо в контрактники, — с настоящей трагедией в голосе сказала мама.

Илья ответил, что в контрактники он не пойдет. Во-первых, он не хочет ни в кого стрелять. Во-вторых его и не возьмут, из-за глаза…

Мама сказала, что не важно, будет он стрелять или нет. В него-то все равно станут стрелять. Потому что бандиты стреляют не только в солдат. Стреляют и в учителей, и во врачей Красного креста, и в тех, кто везет «эту вашу гуманитарную помощь». И берут заложников, и отрезают головы, и…

— Господи, ну что за нагнетание, — простонал брат. — Я так и знал…

— Ничего ты не «знал»! — вскинулась мама. — И не знаешь! У нас на работе две женщины, у одной на Кавказе сын, у другой муж, офицер. Ты посмотри на них, когда долго нет писем! Ты знаешь, что такое пытка неизвестностью, что такое страх каждый день, каждую ночь?!

Я понимала маму. Я знала. Помнила, как изводилась из-за Пашки. Конечно, моя «пытка» была по масштабу меньше в тысячу раз, но хватило и ее…

Вообще-то я, по правде говоря, Илью тоже понимала. Он хотел вникнуть и знать. Увидеть вблизи то, что сейчас мучает всю страну. И все же я сказала снова:

— Подумай о маме, идиот.

— Вот именно… — И мама заплакала. — Мало того, что я похоронила мужа, теперь еще…

— Да меня-то ты что хоронишь! — буквально взвизгнул брат. Как-то неприятно даже. — Я еще пока живой и целый!

— Именно «пока»! Но тебе отчаянно хочется подвигов. Тоже мне Олег Кошевой…