Семь незнакомых слов

Из всего выходило, что, если отец будет самоотверженно трудиться, не усомнится в Науке и не предаст Её, то когда-нибудь — когда времени уже не будет — кто-то из Великих (хотя бы и сам Фердинанд де Соссюр) скажет ему: «А знаете, коллега, Ваша статья во втором номере «Лингвистического вестника» за 1981-й год показалась мне весьма дельной».

Вера в Науку была не таким простым делом. Я понял это лет в одиннадцать, когда к нам домой однажды зашёл дядя Аркадий — рыжий, очень веснушчатый человек, отцовский друг и коллега по кафедре. У дяди Аркадия вышла статья в коллективном сборнике, и он принёс показать её отцу. Ещё он принёс бутылку коньяка, и ноги сами собой привели их на кухню — отметить очередной научный вклад.

Дело было летом, я лежал на раскладушке, на примыкающему к кухне балконе, и читал «Проклятых королей». Дядя Аркадий спросил меня, не надумал ли я жениться (этот вопрос он задавал при каждой нашей встрече, начиная с моего младенчества). Я ответил дежурным: «Да так».

Потом отец достал бокалы и на скорую руку соорудил закуску.

Слышимость была отличная.

— Ну, — произнёс дядя Аркадий, — за науку!

Он был виновником торжества и держался подчеркнуто скромно.

— Аминь, — сказал отец, — успехов тебе.

— Спасибо, Илюша, — тепло отозвался дядя Аркадий, — тебе тоже.

Они выпили, стали закусывать и вести беседу о науке.

— Слушай, Аркадий, — сказал немного погодя отец, — у тебя никогда не было сомнений, кому всё это нужно?

— Нет, — бодро ответил дядя Аркадий. — От сомнений никакой пользы. И потом, ты не сказал — что «это»?

— Да так, — сказал отец, — ерунда, не обращай внимания.

Но дядя Аркадий все же настоял на том, чтобы отец сказал. У дяди Аркадия было отличное настроение и подъём великодушия.

— Что ещё за сомнения, Илья? Говори, сейчас мы с ними разберёмся!

— Я вот думаю, Аркадий, — задумчиво произнёс отец, — вот мы считаем себя учёными, а по большому счету — не профанация ли это? Что мы такого делаем, чтобы так называться? Да, да, я знаю, сейчас ты скажешь, науку не делают одиночки, это коллективная работа, и каждый по мере сил… Но на самом деле, науку как раз одиночки и делают — они создают научные школы, задают направления. Они меняют взгляд на мир, они и есть учёные. А мы — мы так, на подхвате… Где наши открытия, которые заставили бы кого-то волноваться, поменять свои научные воззрения? Какая от нас польза, Аркадий? От наших статей по очень частным проблемам? У тебя никогда не возникает ощущения, что любой хороший рабочий — полезней, чем мы со своими статьями по частным вопросам?

В своем ответе дядя Аркадий был степенен.

— Я бы не стал так ставить вопрос, — сказал он. — Не забывай: мы ещё и преподаватели высшего учебного заведения…

— Да, — согласился отец, — это, действительно, профессия, в которую стоит вкладывать душу. По крайней мере, я стараюсь вкладывать... Но тогда так и надо говорить: мы преподаватели, которые неплохо разбираются в своем предмете, но мы — никакие не учёные, а только… обслуживающий персонал. Это как в спорте тренер: он, может быть, замечательный специалист, но он не чемпион. Понимаешь, о чём я? Безусловно, он делает полезное дело, и его труд необходим, но он не участник соревнования. Вот я о чём, Аркадий! Скажи, я не прав?

Дядя Аркадий повременил с ответом.

— Мне всё видится проще и прозаичней, — мягко прозвучал его голос. — Наука и не нуждается в большом количестве великих открытий. Если их делать каждую неделю, то куда потом складировать всё это величие? И кто тогда станет считать их великим? К ним будет такое же отношение, как к теперешним диссертациям и публикациям в научных журналах: одни великие открытия интереснее, другие банальнее.

— Интересно, — протянул отец. — Но ты просто применил увеличительную оптику: посмотрел на теперешние работы сквозь лупу. А если оставить всё, как есть?

— Я же уже сказал: мы преподаватели университета. Это и есть главное — к этому нас и готовили. Скажу больше: никто наверху от нас особенных открытий и не ждёт. При написании диссертации, конечно, надо указывать актуальность и новизну темы, но это для формального порядка — чтобы звание кандидата или доктора не превратилось в совсем уж профанацию. А на деле что происходит? Человек овладевает научным аппаратом, погружается в тему, изучает десятки источников, анализирует, обобщает — демонстрирует, что он может мыслить на определённом научном уровне. Если ему удастся добавить что-нибудь по-настоящему новое, то и замечательно. А если нет, то ничего страшного — для обучения студентов нужны не его открытия, а то, что уже прочно вошло в науку задолго до него. Разве нет?

— С одной стороны, так, — отчасти согласился отец. — А с другой, профанация и есть — никакие мы не учёные, работы пишем не для науки, а… для чего кстати?