Семь незнакомых слов

— Вы же не считаете себя обычной «юбкой»? — я изловчился и на ходу провёл пальцем по её носу. — Так что не придирайтесь.

Коротко обсудили языковое чутьё.

— На самом деле, вещь очевидная, — признался я, — просто раньше не приходила в голову. Я вдруг понял: у каждого языка есть форма и содержание — как у книги. Понятно, что о языковых формах ещё Гумбольдт писал, и даже до него, но я про другое. Содержание — слова и их значения, то есть лексика. Форма — звучание и способы построения фраз, фонетика и синтаксис. Логично предположить, что человек осваивает язык тоже двумя путями. За слова — их запоминание и правильное применение — судя по всему, отвечает интеллект и память. Коротко говоря, рацио. А форма постигается иррационально — её не столько изучают, сколько чувствуют. Восприятие формы — и есть языковое чутьё или чувство языка. Что важно: оно предшествует знанию слов. Как с большинством зданий по пути из дома в институт: ты видишь их снаружи, помнишь, как они выглядят, а что там внутри — без понятия. Может быть, тебе понадобится зайти в какое-нибудь из них — так ты увидишь холл и пару коридоров. А если устроишься на работу, то изучишь остальные помещения. Но, как говорится, не факт. Так и с незнакомым языком: если время от времени слышать, как на нём говорят или поют, он становится узнаваемым по «внешности» — хотя сам ты на нём не произнесёшь даже простейшей фразы. Разве нет?

— Хм, — сообщница задумалась. — Вы же можете отличить карканье вороны от пенья соловья? И от чириканья воробьёв? Надеюсь, что можете. Это тоже языковое чутьё?

— Вряд ли, — теперь задумался уже я. — Я понимаю, о чём вы. О человеческой способности различать и классифицировать звуки. Отличить скрип дерева от скрежета металла и так далее.

Совершенно верно, кивнула она. Строго говоря, нам (ей и мне) неизвестно, слышат ли пенье птиц волки и, скажем, коровы. С одной стороны, их слух вполне позволяет. С другой, птицы не входят в повседневную добычу волков, не говоря уже о коровах. Вроде бы слышать им незачем — мозг волка и мозг коровы может игнорировать птичье щебетанье, как информационный шум. С третьей, если всё же слышат, то умеют ли подобно человеку отличить по звуку курицу от гуся? А с четвёртой, животные не заморачиваются изучением иностранных языков. Те же гуси легко определяют чужака из другой гусиной стаи и гонят его прочь. И дело, видимо, не в том, что тот как-то иначе кричит «га-га-га» — скорей, его отвергают по запаху и внешнему виду.

— Так-то оно так, — полу-согласился я. — И всё же каждый биологический вид выделяет свой язык среди других. Журавли откликаются на журавлиный и вряд ли им есть дело до воробьиного, и тем более до коровьего. Так и мы: человеческая речь для нас отличается от всех прочих звуков, и к родному языку отношение не такое, как ко всем остальным. Забавно, что и язык животных человек пытается объяснить на свой лад. Например, спрашивает кукушку, сколько ему осталось жить. Или разговаривает с домашней кошкой и приписывает её мурлыканью смыслы, которые в принципе не соответствуют кошачьей природе.

Разговоры с животными — ещё не самое удивительное, философски заметила Клава. Человек и сам с собой разговаривает. И с неодушевлёнными предметами. И с покойными на кладбищах.

— Кстати, вас это не удивляет? — она посмотрела на меня и заинтересованно, и словно ища поддержки. — Я про кладбища. Меня с детства удивляло. У нас бабушка по этой части. Мы на Ваганьково ездим раз или два в год. Там прабабушка и прадедушка. Бабушка рассказывает им домашние новости: «У Клавочки в институте всё хорошо — сессию сдала на одни пятёрки». А раньше про школу рассказывала. Меня прямо в когнитивный диссонанс вгоняло. «Зачем? — спрашивала. — Почему? Они же тебя всё равно не слышат!» Она мне: «Подрастёшь — поймёшь». И что? Подросла, могу психологически объяснить — душевная потребность, желание снова увидеть близких и тому подобное. А всё равно не до конца понимаю. Кажется, тут есть что-то ещё. А вы? Вы понимаете?

— Тоже удивляет, — согласился я. — И тоже не до конца.

— Правда? — она притворилась удивлённой. — А я думала, вы разбираетесь. Если уж с прадедушкиной доской разговаривали…

— Дразнитесь?

— Шучу, шучу, не обижайтесь.

И мимоходом она выдала распоряжение: записать всё, что мы говорили о языковом чутье. Сейчас нам надо зайти в гастроном, купить продуктов и приготовить обед к бабушкиному приходу с работы. Клавдия будет готовить, а я — записывать.

— Вы всё запомнили?

— А что тут запоминать? — пожал я плечами. — Кстати, могу помочь с готовкой. Борщ? Жареная картошка? Яичница?

Перед гастрономом я не нарочно сильно смутил сообщницу. От мокрого снега на наших ботинках за время пути появились грязные разводы. Клава сказала: в такой заляпанной обуви неприлично заходить даже в обычный продовольственный. Она достала из рюкзачка обувную губку и протянула её мне. Я присел на корточки и провёл губкой по её правому ботинку.

— Что вы делаете?! — она испуганно отдёрнула ногу. — Я её дала для вас!