Семь песен русского чужеземца. Афанасий Никитин

Микаил подозвал слугу, стоявшего со сложенными руками у двери в готовности действовать, исполняя приказы господина, и велел ему передать приказ капудану направить корабль ближе к берегу. Слуга тотчас удалился.

   — Возможно, ночью мы бросим якорь в хорошем безлюдном месте, где есть пресная вода, — обратился царевич к Айубу, словно тот являлся его доверенным приближённым, с которым возможно делиться своими замыслами.

Айуб наклонил почтительно голову в новой шёлковой чалме, но казался изумлённым. Микаил глянул на него зорко и отвёл глаза.

   — Не выйдешь ли ты со мной на палубу, здесь душно мне сделалось, я снова хочу вдохнуть морской воздух, — сказал царевич Айубу.

Тот поспешил подняться на ноги. Музыканты замолкли было, но Микаил велел им продолжать играть и петь.

На палубе Микаил и Айуб встали рядом и, вдыхая воздух моря, смотрели на тёмные волны. Внезапно Айуб заговорил:

   — Прости меня, недостойного твоих милостей, о мой господин и повелитель! Я всё пытаюсь понять, отчего ты настолько милостив ко мне?

   — Я всего лишь не желаю, чтобы ты предстал перед моим отцом, правителем Рас-Таннура, в обличье изнурённого дервиша. Пусть он увидит тебя сильным и здоровым, и таким же осудит...

   — Но ведь он осудит меня на казнь?

   — Ещё недавно ты с большим равнодушием предлагал мне убить тебя...

   — Отчего ты не переменил одежду, о мой господин и повелитель?

   — Сейчас у меня нет желания переменять одежду. И острый кинжал со мной. Я только выбросил камень. Стражи дворца, где ты провёл столько лет, остались далеко; оглушать же тебя ударом камня я не намереваюсь.

   — Ты повелел дать мне прекрасную одежду, но не позволишь ли ты мне сейчас поравняться с тобою в скромности одеяния?..

Микаил сделал движение головой, означающее согласие, но при этом не смотрел на Айуба.

Тот поспешно снял с себя красивую одежду и также остался в рубахе и в набедренной повязке...

   — Мне кажется, я напрасно подумал дурно об отце злосчастной жены моего покойного брата, — сказал царевич, — несомненно, старик желал, чтобы ты понёс наказание. Что может быть страшнее многих лет заточения, безысходного одиночества?

   — Смерть может быть страшнее! — вырвалось невольно у Айуба.

Микаил не смотрел на него.

   — Мы близимся к берегу, и кругом темнота, — сказал Микаил.

И вдруг Айуб резким и сильным движением взметнул своё тело и прыгнул за борт. Мгновение — и он уже плыл к берегу, широко загребая руками. Но Микаил бросился следом за ним и преследовал его в воде.

Слуги хотели броситься на помощь своему господину, но их остановил Хамид-хаджи:

   — Стойте на месте. Пусть свершит царевич то, что должно свершиться. И лишь после того придёте вы ему на помощь...

Но Хамид-хаджи вглядывался в волны с большою тревогой.

Микаил настиг Айуба, теперь они боролись в воде. Айуб пытался схватить Микаила за шею, нагнуть его лицом в воду, лишить дыхания и утопить. Но царевич успел выхватить кинжал и вонзил его в грудь Айуба, под левый сосок, обнажившийся, когда в пылу борьбы Микаил порвал на Айубе рубаху. Остриё кинжала вошло в сердце Айуба.

Зоркие глаза Хамида-хаджи увидели победу Микаила, и тотчас воспитатель царевича отдал слугам приказ прыгать за борт и помочь господину. Слуги помогли Микаилу и также втащили на палубу мёртвое тело. Доски палубы медленно окрашивались кровью, совсем тёмной в свете одного лишь смоляного факела...

   — Я совершил месть! — сказал Микаил.

Хамид-хаджи быстрыми шагами приблизился к бездыханному Айубу и поясным своим ножом также проткнул его сердце.

   — А теперь бросьте этого мертвеца в море, — приказал царевич, — и бросьте в морские волны одежду, которую он недолго носил, и остатки его трапезы.

И всё было исполнено по словам господина слугами.

* * *

В ту ночь Микаил не мог уснуть.

   — Ты мудр, — говорил ему Хамид-хаджи. — Мне стыдно признаться, но я не ждал подобной мудрости от юности твоей...

Микаил, взволнованный, присаживался на подушки, вставал вновь и подходил к воспитателю, касался в волнении крайнем его руки и вновь садился на подушки, откидывался, закидывал руки за голову и тотчас вновь поднимался...

   — Я не хотел и не мог убить его, когда он презирал смерть, — признавался в волнении Микаил. — Какой смысл в убийстве человека, презирающего смерть! Убить возможно лишь того, кто тянется к жизни. Но клянусь тебе, я не ожидал, что он забудет свою гордость, своё гордое презрение к смерти столь быстро. Я полагал, что мне придётся долго испытывать, искушать его. Но теперь возможно утверждать, что он сдался без борьбы. Довольно оказалось хорошей еды, красивой одежды, музыки, и он сдался и пожелал жить!.. Я опасался, мне придётся искушать его женской любовью...

   — Мне понятны твои опасения. Ты боялся, что, предоставляя его глазам живой соблазн, сам можешь быть соблазнён...

   — Да! Я полагал, что мы поплывём до Басры[33] и там придётся купить красивую невольницу...

   — Мы можем теперь исполнить это, — заметил Хамид-хаджи с лёгким лукавством в голосе.

   — Я не коснусь женщины, покамест не совершу пути в Мекку, — решительно произнёс Микаил.

   — Но поскольку месть свершилась как должно, мы исполним другой обряд...