Семь песен русского чужеземца. Афанасий Никитин

Ничто не увлекает мой взор —Одну тебя я вижу.Ты для меня — камень «бахт».Не видя тебя, я слёзы проливаю.И, глядя на меня, плачет небо,Изливаясь вместо слёз дождями.А ночь стала моим верным другом.

Потому что ночью могу плакать открыто,И никто не увидит ночью мои слёзы.Только небо ночное увидит мои слёзыИ прольётся дождями.Только небо ночное увидит мои слёзыИ прольётся дождями...[103]

Пели громко и стройно. Тверские родичи Офонаса тоже славно пели! Как напьются похмельного питья, так и поют, ладно и стройно. А что за такая разница — похмельное питьё или кровь! Нет разницы. Была бы песня...

* * *

Когда люди Мубарака выезжали в Лалгандж, никто не провожал их. Но теперь встречали их крестьяне, стучали в бубны и дарбуки, выкрикивали похвальные слова. Иные уже поглядывали на пленных, рассчитывали купить подешевле...

На дворе Мубарак, не отлагая дела вдаль, приказал вывести последнюю оставшуюся в живых супругу Лал Сингха. Её привели вместе с её прислужницами. Это были женщины молодые и не дурные лицами. Мубарак вызвал тех из своих воинов, которым досталось менее всего добычи. Глаза у него зоркие выдались, он всё примечал! И всех этих прислужниц он раздал воинам, которым в Лалгандже досталось мало пленниц; и он сказал так:

   — Поступайте с ними, как сами захотите!..

Затем он обратился к лежавшему на повозке Юсуфу и показал на эту горькую вдову правителя Лалганджа:

   — Юсуф! Ты мой гость. Я отдаю тебе эту женщину; позабавься с ней. Прежде чем я казню её, я хочу доставить тебе насладу!

Офонас поглядел на эту горькую женщину, которая стояла, опустив низко голову и закутавшись в изодранное покрывало. Он не мог увидеть её глаза.

   — Что же ты вглядываешься? — спросил Мубарак. — Хочешь вызнать, какова она телом и лицом? Я добрый хозяин, и я избавлю тебя от подобного затруднения. — И Мубарак выкрикнул, не оборачиваясь и не глядя на своих людей: — Эй! Откройте её!..

Тотчас кто-то сорвал с женщины покрывало. Мубарак приблизился к ней и, взяв её за подбородок, приподнял её голову...

Офонас разглядывал хундустанскую женщину, совсем голую. Она небольшая была, смуглая телом и лицом, бока крутые, груди хорошие — чашками стояли; молодая совсем. Взгляд её чёрных глаз не внятен был Офонасу, был чудно равнодушен, будто она не хотела пощады и ничего более не хотела в этой земной жизни... Офоцасу-то хотелось женщины, но прежде он никогда не брал женщину силком. Однажды только, в Твери, маленькой ещё парупок был, четырнадцати лет был, не боле; в подклети, в доме дядьки Ливаж, подкараулил одну холопку, ухватил было, но девка двинула кулаком, переносицу и сшибла. Кровь рукнула ручьём. Офонас повалился. Девка сама испугалась; подвывает, ковшик приволокла, воду ледяную льёт, уняла кровь, целует Офонькино лицо, мокрые щёки. Офонька облапил её, она не противится... Но по молодости крайней ничего и не вышло: тайный уд не поднялся... Да здесь-то и не жди хорошего! Та холопка-то была своя, тверская девка, а эту поди облапь силком, гляди, нос выкусит белыми зубищами!..

   — Я бы взял её, взял бы, господин мой, — сказал Юсуф, — ежели бы она сама согласилась, по доброй её воле; а то за деньги — девке деньги или хозяину деньги, так я привык, по-простому! А твоего подарка, ты, мой господин, прости меня, но боюсь я. Ведь эта женщина накануне своей гибели, и терять ей нечего. Она, пожалуй, что и убьёт меня или покалечит. Прости меня, мой господин, но страх меня берёт!..

Мубарак расхохотался молодым громким смехом, чуть закидывая голову и показывая белые зубы...

«Экие все здесь белозубые!» — подумалось Офонасу...

   — Ты хитёр! — воскликнул Мубарак. — Я бы оставил тебя шутом, ты хорош для такого дела!

Офонас чуял, что возможно говорить искренне. Опёрся на руки, вытянутые назад, присел на куче одежды мягкой. Нога болела.

   — Э нет, господин мой, — сказал Юсуф, — ежели мои слова могут развеселить тебя, я рад; но в шуты я не гожусь, путь у меня свой и лишь на время пересёкся с твоим путём, господин мой!

   — А если я прикажу казнить тебя? — смеялся Мубарак.

   — Твоя воля! Куда я убегу, ноги не держат меня.

«Я, может, и посмешён, а в шуты не пойду, — говорил сам себе в уме Офонас, — ни к царевичам Востока сказочного, ни к разбойнику прекрасному хундустанскому, ни к тверскому боярину, ни к Петряю, ни к дядьке Ливаю. Так-то!»...

   — Помогите ему, отнесите его в его каморку и позовите к нему лекаря и матушку Хусейни, — приказал о Юсуфе Мубарак своим людям. — И смотрите хорошенько за его конём, чтоб хорош был конь!