Семь смертных грехов. Роман-хроника. Книга первая. Изгнание

Увиденное совершенно потрясло и подавило старика. Он как бы увидел свое будущее и будущее всех тех русских людей, которые, уже покинув или готовясь покинуть родную землю, превратятся столь быстро в толпу, в стадо, в ораву безжалостных, тупых, остро ненавидящих друг друга вчерашних людей, окончательно утративших контроль над собой, над мыслями своими и эмоциями.

Выбравшись из посольского двора, он ждал сына на улице — сначала на скамеечке чистильщика сапог неподалеку, а потом, отдохнув, пока черномазый паренек наводил глянец на его давно не чищенные штиблеты, он перебрался под раскидистый платан на другую, теневую сторону улицы, держа под взглядом ворота посольства и наблюдая за проезжающими извозчиками и моторами.

И конечно, пропустил Леонида, вернувшегося на шикарном автомобиле и сразу кинувшегося искать отца. Они разошлись. Сын, проталкиваясь сквозь плотно сбитую массу орущих и жестикулирующих людей, с трудом сдерживал недовольство и собой и отцом. Зачем оставил его одного? Ищи его теперь! А если это была лишь уловка, пользуясь которой старый упрямец сбежал, скрылся, исчез? Что могло прийти ему в голову? Где его искать? Не решился же он вернуться в Россию? А почему, собственно, и нет? От него сейчас можно ждать всего!. Боже, какой я глупец, какой недальновидный человек!... «Ты допускаешь ошибку за ошибкой, дорогой мой, — думал он, продолжая искать отца в толпе, не находя его и чувствуя растущую ярость. — Не кричать же здесь, не взывать к нему, как в лесу. Неудобно, неэтично. Смешно!..»

В этот момент бросился к Леониду Витальевичу потертый, неопрятный пожилой господин с некогда сановным лицом, заросшим теперь рыже-седой, растущей кустами бородой. Борода сразу вызвала раздражение. Она стала ненавистной Леониду: он почуял что-то недоброе.

Сверхподобострастное выражение и жалкая беззубая улыбка делали лицо господина похожим на древнегреческую маску комедии. Отжав острым плечом двух человек, он схватил Леонида Витальевича за руку услужливо, но достаточно твердо, и сказал просительно:

— Не узнаете меня, господин Шабеко?

— Не имею чести, — поспешно сказал Леонид, делая попытку освободиться и продолжая искать глазами отца.

— Я адвокат Жилтухин. Через «жи». Николай Афанасьевич. Простите, ради бога...

— Не припоминаю вас, — сухо сказал Леонид. — И действительно, очень тороплюсь. Дела!

— Мы с вами... не раз... сидели в одних процессах. В те времена... — еще поспешнее и просительнее заговорил Жилтухин, почему-то быстро отряхивая от обильной перхоти плечи и черный бархатный ворот порванного пальто. — В банке... В клубе... И потом... Земгор, война... Неужели не припоминаете?

— Что-то припоминаю. Но что вам угодно, Николай Афанасьевич? — Шабеко тщетно старался унять беспорядочно движущиеся руки, и это бесило его. — Что вы хотите? Здесь, от меня? Я тороплюсь, я ищу отца!

— Судя-с по всему... Ваше положение, дела, устройство... — глотая слова, прямо-таки с пулеметной скоростью выпаливал адвокат. — Я слышал, вы в Париже... И в Крыму... Особа при... при... Вы, вероятно, все можете... Все!

— Но в чем дело, наконец?! — Шабеко уже не сдерживался, глаза горели ненавистью и явной угрозой. — Объяснитесь, сударь!

— Помнится, и вы как-то ко мне обращались за содействием... Но простите!.. Больная матушка, жена, четверо детей. Со времен новороссийской катастрофы... Того ужаса! — Жилтухина несло не туда, но он не мог остановиться, не выговорившись. — Я совсем без средств, без копейки! Мы бедствуем! Голодаем!.. На благотворительные подачки! Исключительно! Помощи ждать неоткуда... Отчаялись, пали духом! Помогите. Христа ради прошу! Во имя наших дней прежних, нашего знакомства! Помогите! Не дайте умереть! Пропасть!.. Я вижу: вы можете, вы все можете!

— Что? Что я могу?! — сорвался Шабеко. — Что вы пристали, сударь?!

— Возьмите нас отсюда, заберите, Христа ради! Мы молиться на вас будем... Вовек не забудем! Я отслужу, я отслужу! Отмолю!

— Да куда я возьму вас, послушайте, милейший?! Что у меня, корабль свой? Что вы кричите тут, людей собираете? Опозорить хотите? Не задерживайте меня! Я спешу, говорю вам! Вот... Вот, возьмите! — И дрожащими руками он достал бумажник, не глядя вынул какую-то ассигнацию. — И мои ресурсы весьма... не безграничны. Больше не могу, к сожалению, — и он протянул деньги Жилтухину. — Позднее... Сделаю что-то...

И вдруг стало тихо. Точно Леонид оглох или все звуки исчезли. Может, все это на миг лишь показалось Леониду, потому что в следующий миг вновь раздался душераздирающий крик бывшего адвоката:

— Это мне?! Вы?!. Мне?! Дворянину, коллежскому советнику? По старому знакомству?! Будь ты проклят! Будь проклят, сволочь! Шейлок! Жидовская морда! — Он вырвал из руки Леонида ассигнацию и, плюнув на нес, скомкав, швырнул ему в лицо.

Леонид поспешно ретировался. Глаза его косили от гнева более обычного, мокрые губы дергались. Он выбрался из смеющейся толпы на улицу и сразу же, на другой ее стороне, увидел отца, прислонившегося к стволу дерева.

— Что с тобой, Леонид? — спросил Шабеко-старший. — На тебе лица нет. Случилось что?