Семь смертных грехов. Роман-хроника. Книга первая. Изгнание

— Ничего не случилось.

— Но то, что происходит там, во дворе, ужасно! Эти люди...

— Это уже не люди, отец. Вы еще не раз будете благодарить меня за то, что я не дал вам разделить их судьбу.

Какие-то беженцы, высыпав из посольского двора шумной группой, показывали на них. Леонид, предчувствуя возможность новых нежелательных эксцессов, заторопился.

Теперь не время для теоретических дискуссий, отец, — сказал он убежденно. — Надо возвращаться, пока эти великие британцы не удрали без нас... Эй, извозчик! — подняв руку, крикнул он обрадованно. — Кэбмен! Халло! Хал-ло-оо! В порт, быстро! — скомандовал он по-немецки и потом, для убедительности, по-французски: русский язык становился уже непопулярным в Константинополе.

5

Желтый утренний туман стоял над Севастополем. Заканчивалась погрузка. Сумрачная толпа по-прежнему заполняла берег. На северных и восточных окраинах слышалась перестрелка. Пушки Кутепова, установленные на Мекензиевых высотах, молчали. Вероятно, были уже захвачены большевиками, вышедшими из подполья.

Утром в гостиницу Киста прибыли десять офицеров — представители Корниловского, Марковского и Дроздовского полков. Почему-то стараясь не шуметь, прошли к номеру главнокомандующего. Им должны были передать знамена, которые не удалось вручить полкам при последней поездке Врангеля на фронт: тревожность обстановки сорвала торжественную процедуру.

Но и сейчас обстановка была неподходящая. Еще более неподходящая. Поэтому и церемония упрощена донельзя. Офицеры скромно останавливаются в коридоре. На лицах такое выражение, будто ждут выноса покойника. Конвойные казаки, дружно топая, приносят полковые знамена. Врангель, бледный, в черной черкеске, торопливо передает знамена из рук в руки, точно штуки мануфактуры. Обескураженные офицеры молчат. Голос Врангеля выдаст его некоторую растерянность:

— Я убедился, господа, что Европа и Америка нас предали. Результаты налицо. В моем распоряжении кораблей настолько мало, что я не могу посадить на них даже остатки славной армии, которая, истекая кровью, подошла к Севастополю. («Получается, жалуюсь. Кому?.. Оправдываюсь. Зачем?..») Куда мы едем, я точно не знаю. У нас есть уголь. И мы уходим в море. Я продолжаю вести переговоры и думаю, они увенчаются успехом. Надейтесь и вы, господа. Мы не складываем оружия. Мы намерены бороться. Мы должны сохранить армию. Потомки оценят наши дела и подвиги. Вы свободны, господа. — И Врангель скрывается в номере.

Протопав, уходит конвой.

— Смешно! — говорит один офицер другому. — Это как плевок. Три года сражались, а свои знамена полки получили в день когда приказано прекратить борьбу и оставить Русь.

— Оставь, Издетский. Негоже нам теперь знаменами размахивать. О себе надо подумать, ротмистр!

— Дерьмо! Все дерьмо! Порядочные люди... э... в такие моменты стреляются.

— Покажи пример.

— Я, надеюсь, еще пригожусь. Идем.

— Так каждый рассуждает. Война, дорогой мой, всех чему-то научила!..

...Вещи Врангеля переносят на Графскую пристань для отправки на крейсер «Генерал Корнилов», который пойдет под флагом главнокомандующего. Главнокомандующего ли? Чем он теперь командует?.. Медленно и величественно спускается Врангель по ступеням пристани в сопровождении командующего флотом. («Каким? Кому принадлежащим?») Они направляются к катеру, чтобы объехать грузящиеся суда. Неожиданно на пути возникает странный пожилой человек в сожженной на полах шинели. Врангель инстинктивно останавливается, озирается на конвой. Человек представляется: командир Смоленского полка полковник Новиков, отошедший с остатками своей части с фронта. В чем дело, полковник? — Врангель напружинивается, берет себя в руки. Волчьи глаза смотрят люто. Он ждет просьб, бредовых советов, предложений, выстрела — чего угодно.

Новиков объясняет: он и вверенные ему офицеры и солдаты, оставшиеся верными идеям борьбы с большевиками, решили уйти в горы, чтобы вести партизанскую борьбу. Врангель расцветает — вот пример, достойный подражания! Он обнимает, троекратно целует полковника в небритые щеки, пахнущие почему-то борщом, благодарит за службу и, приосанясь, объявляет, что полковник Новиков производится в генералы. Несколько человек из свиты тоскливо кричат «ура». Новиков, не стесняясь, вытирает рукой слезы. «Жаль, нет ни одного представителя прессы, разбежались, как крысы с тонущего корабля», — думает Врангель, подзывая адъютанта.

— Озаботьтесь, генерал, чтоб история командира героического Смоленского полка немедля попала в газеты («Какие? Где? Кого сейчас интересует история белого движения? Разве что «Times»?), — говорит он громко и торжественно.

Происшедшее только что тут, на глазах многих людей, радует и бодрит Врангеля. Он весь во власти щекочущих его самолюбие ощущений. И поэтому не сразу замечает обратившегося к нему человека, вышедшего из-за спины новоиспеченного генерала.