Семь смертных грехов. Роман-хроника. Книга первая. Изгнание

Врангель попытался выяснить обстановку накануне Военного совета, интересовался, кого прочат в новые командующие. Улагай же (может, хитрил, кто его разберет!) все говорил о катастрофичности ситуации, сложившейся после Новороссийска, о кризисе добровольчества, из которого он не видит никакого выхода, о том, что «казаки далее драться не будут», что даже сам Суворов, стань он во главе армии, не смог бы спасти положения.

— Я не узнаю вас, генерал Улагай, — сказал Врангель сухо. — И советую все же взять себя в руки, люди кругом. Честь имею! — Он откозырял и пошел прочь, высокий, прямой, как трость с набалдашником.

...В назначенное время Врангель прибыл в Большой дворец, и его немедленно принял Драгомиров. Председатель Военного совета потребовал объяснений по поводу столь позднего приезда. Барон изобразил смирение, но сказал достаточно твердо:

— Это не Военный совет, ваше высокопревосходительство, это совдеп какой-то! Собрание в значительной части состоит из мальчишек. Считаю, должны быть удалены все лишние. Надо сократить количество членов Совета и оставшихся в первую очередь ознакомить с нотой англичан.

— А какое у вас мнение по поводу главнокомандующего, ваше превосходительство?

— Деникин не имеет права оставлять армию, — без смущения, фарисейски ответил Врангель.

— Будут, вероятно, голоса и за вас, барон, — не то спросил, не то утвердительно сказал старый генерал.

— Нет, нет, ваше высокопревосходительство! Мы не найдем кандидатуры более достойной, чем имеем...

Врангель демонстративно покинул Большой дворец и отправился на прогулку по городу.

Позднее он запишет в дневнике:

«На душе было невыразимо тяжело. Хотелось быть одному, разобраться с мыслями. Я вышел из дворца и пошел бродить по городу, ища уединения. Я прошел на Исторический бульвар и долго ходил по пустынным аллеям. Тяжелое, гнетущее чувство не проходило. Стало казаться, что душевное равновесие не вернется, пока я не получу возможность поделиться с кем-то всем, что мучило мою душу. Мне вспомнилось посещение мое епископа Севастопольского Вениамина... Теплая, полная искренней задушевности беседа с владыкой облегчила тогда мою душу. Я решил пойти к епископу Вениамину. Последний, видимо, мне обрадовался.

— Господь надоумил вас, это был ваш долг, — сказал он. — Вы берете крест и не имеете права от него отказываться. Вы должны принести жертву армии и России. На вас указал промысел Божий устами тех, кто верит в вас и готов вручить вам свою участь.

Вынеся икону Божьей Матери старинного письма в золотой оправе с ризой, расшитой жемчугами, он продолжил:

— Этой иконой я решил благословить вас.

Я преклонил колена. Владыка благословил меня. Тяжелый камень свалился с сердца. На душе посветлело… Я решил покориться судьбе и вернулся в Большой дворец…»

Открытие дневного заседания почему-то задерживалось. Все толкались в коридоре бесцельно, заходили в Большой зал заседаний, собирались группками, гудели. Ответа главнокомандующего на посланную ему вчера телеграмму никто не знал, и это увеличивало недовольство Драгомироямм, который закрылся в угловом кабинете, выставил парных часовых и никого не принимал.

Появилось несколько английских офицеров в сопровождении дежурного генерала. Их сразу провели к Драгомирову. Вскоре туда же были вызваны старшие начальники. Время шло чрезвычайно медленно.

Особенно волновались представители Добровольческого корпуса. Прождав час» они пытались вызвать в коридор генерала Кутепова. Им это не удалось. Попытки генерала Витковского проникнуть в угловой кабинет также не увенчались успехом. Добровольцы пригрозили ждать еще не более часа, после чего обещали разнести дворец к чертовой матери.

Наконец плотно закрытые двери распахнулись. Вышел дежурный генерал и объявил, что сообщения, сделанные английской делегацией, настолько важны и неожиданны, что совершенно затмевают остроту переживаемых до сих пор событий. Посему высшие начальники занимаются ныне обсуждением английских предложений, всем остальным же предложено разойтись, поскольку заседание Военного совета назначается на восемь часов.

Драгомиров в это время читал собравшимся у него ответ Деникина. Руки его дрожали, голос пресекался: «Разбитый нравственно, я ни одного дня не могу остаться у власти. Считаю уклонение от подачи мне совета генералом Сидориным (донцы) и генералом Слащевым недопустимым. Число собравшихся безразлично. Требую от Военного совета исполнения своего долга. Иначе Крым и армия будут ввергнуты в анархию...»

Конфликт обострялся и затягивался.

После долгих споров, не приведших ни к каким результатам, решили (вот исконно русская привычка откладывать важные дела на потом!) образовать два совещания. Первое, состоящее из высших начальников армии и флота, должно было вечером наметить преемника Деникина; второе, куда входили остальные генералы и адмиралы, приглашенные на Военный совет, должно было утвердить выбранное первым совещанием лицо.

Снова разошлись и снова встретились.