Семь смертных грехов. Роман-хроника. Крушение. Книга вторая.

Собравшиеся истово аплодировали. У многих на глазах показались слезы, которых никто не стеснялся. Плевидкая была частью родины, частью России, для каждого она стала уже частью прекрасной, прожитой давно жизни. «По старой Калужской дороге», «Умер бедняга в больнице», «Ухарь купец»! — послышались умоляющие голоса. — Браво! Просим! Просим!..» Низко поклонившись, Плевицкая запела вновь. Ее долго не отпускали. Дузик, забыв про дело, приведшее его в «Русский маяк», перебрасывался восторженными репликами, с Венделовским. Песни Плевицкой сблизили их. Соседи по столику, представившись друг другу, разговорились. Альберт Николаевич производил приятное впечатление. Его удлиненное лицо, светлые глаза, ровный голос нравились Дузику. Он то и дело заставлял себя вспоминать о задании и с тоской поглядывал на дверь, откуда с минуты на минуту должны были появиться двое, изображающие пьяных, которым надлежало затеять ссору с Венделовским. Ссоре по плану надлежало перерасти на улице в потасовку, во время которой поручику и следовало исполнить роль спасителя. Дузик не знал, что фон Перлоф в последний момент посоветовал ротмистру «переиграть спектакль» — избиению должен был подвергнуться сам Дузик, сотрудникам «Внутренней линии» оставалось лишь установить, как поведет себя их поднадзорный и кинется ли он защищать «большевика».

Люди Издетского почему-то задерживались, и это нервировало Дузика. Он не мог скрыть волнения, что не укрылось от внимания его нового знакомого. Сославшись на то, что после выступления Плевицкой здесь их уже ничего не ждет, он расплатился (за себя) и поднялся. Растерянному поручику ничего не оставалось, как последовать его примеру. Они вышли на улицу Пера. Альберт Николаевич, заметив, что время раннее, предложил сходить на тараканьи бега, испытать счастья, и Дузик согласился, содрогаясь от мысли, что он, вероятно, нарушил инструкции Издетского и его не минует жестокая кара.

Один из наиболее известных и посещаемых в Константинополе кафародромов находился неподалеку, на той же Пера. С трудом пробились они к столу, ярко освещенному мощными лампами.

«Мишель!», «Гони, драгун!», «Ля-ля-ля!». «Давай!», «Не губи, милый!», «У-уууу!» — неслось отовсюду. Ошалевшие от света, жары и шума тараканы, запряженные в проволочные коляски, метались по столу, но, направляемые длинной указкой крупье, сбрасывались каждый раз в желобки. Колокол возвещал о финале заезда. Счастливцы кидались к кассе тотализатора.

Дузик раз за разом проигрывал, но это лишь подзадоривало и взвинчивало его. Он осатанел, забыл, где и почему находится. Потное лицо его горело пятнами, руки беспорядочно двигались, из горла вырывались хриплые звуки. Вендсловский, не стараясь остановить, приглядывался к нему все с большим интересом.

— Все! — наконец сказал жалко Дузик. — Я пуст. Идемте, Альберт Николаевич.

И тут чья-то рука крепко сжала его плечо. Квадратное лицо, возвышающееся над ним, показалось виденным где-то недавно — тупой подбородок, тонкие, точно мышиные хвосты, усики, косящий взгляд, — и тотчас другие руки легко понесли Дузика от стола. Азарт игры мигом слетел с него, ибо он сразу вспомнил приказы ротмистра. Страх перед неминуемой расплатой обуял поручика. Его куда-то быстро тащили двое. Он зыркнул глазами в стороны, но Альберта Николаевича не увидел. Дузик хотел крикнуть — огромная ладонь, пахнущая чесноком, грубо зажала ему рот. Дузик сник, подчинился, понимая, что обречен, что он целиком во власти этих людей.

Его проволокли по вестибюлю, полному людей, некоторые смотрели презрительно, откровенно враждебно, иные — равнодушно, а вслед, передаваемое точно эстафета, неслось: «Большевик! Шпион! Комиссара поймали!..» И Дузик догадался: Издетский изменил ход спектакля, не сочтя нужным предупредить своего актера. Нападению подвергался он, Дузик, а режиссер задавался целью лишь определить, как поведет себя поднадзорный, когда на его глазах станут уничтожать «большевика». Бесчестно! Они не предупредили его. Ярость охватывала Дузика, заглушала даже страх, что владел им постоянно.

Несчастного поручика притащили в полутемный угол под лестницей и бросили на пол.

— Паскуда, сволочь! — угрожающе пробасил один. — Сейчас я с тобой разделаюсь, большевистская морда!

— Кричи же! — приказал другой, с квадратной физиономией. — Какого беса?! Где твой приятель? Зови его!

— И он несильно, но звонко мазнул Дузика по щеке.

— Связались с идиотом, — резюмировал первый. — Хлопот не оберешься. Шеф такого не любит.

— А-ааа, — послышалось сверху. Дузик увидел Венделовского с револьвером в руке. — Оставьте его и вон — быстро! Стрелять мне не хочется.

— Это красный, — оправился от внезапности вмешательства первый, и в его тоне зазвучали угрожающие интонации. — Не вмешивайтесь, господин. Это повредит вам.

— Дайте нам уйти, — примирительно добавил второй.

— Не смею задерживать, — усмехнулся Венделовскнй. — И передайте хозяевам: они ошиблись, их «большевик» — вполне лояльный монархист. Все, милейшие!