Семь смертных грехов. Роман-хроника. Соль чужбины. Книга третья

Словно по уговору, друзья Ксении никогда не вели политических споров в ее присутствии и не давали ей возможности вовлечь в них себя. А тут их обоих точно прорвало — когда она рассказала о Русском доме. Разговор пошел о политических метаморфозах русских эмигрантов — от предреволюционных лет и по сей день, от монархизма к «левой» группе кадетов и снова к черносотенному монархизму и даже фашизму — пути, пройденному за весьма короткий срок. Они сходились на том, что делалось это по мотивам скорей всего шкурническим, из-за того, что привыкли монархисты российские всегда находиться в центре так называемой «общественной жизни и борьбы» — дискутировать, составлять партийные программы, выступать с трибун, громя противников логикой своих доводов, стараясь навсегда закрепить за собой право сокрушать любого инакомыслящего.

Анохин и Грибовский, как оказалось, были большими политическими спорщиками. И с чего бы они ни начинали разговор, все крутилось вокруг фигуры некоего среднего человека, эмигранта, который независимо от положения, от того, был он военным или статским в прошлом, являл собой теперь как бы рядового эмигрантской армии, обладающего рядом обязательных черт. Каким же он стал, русский эмигрант, дитя трех эмиграций времен гражданской войны? Во-первых, он никем не стал и мало изменился — и внутренне, и внешне, — на этом решительно сходились Анохин и Грибовский. Он оставался в массе своей однороден, хотя бывали и исключения. Часть откалывалась, решительно рвала со своими соплеменниками. Другая как бы поднималась над ними. Тут были знаменитые артисты, художники, литературы, учителя, врачи, талантливые ученые и инженеры, которых стремились заполучить крупнейшие фирмы Европы и Америки. Их оказалось не так много — таковы условия эмиграции; подлинные таланты умерли в безвестности, но некоторые оставили заметный след и в мировой науке.

— Разрешите-с узнать фамилии? — спрашивал Грибовский с нескрываемой издевкой. — Тех, что в мировой науке.

— Извольте, — начинал сердиться Анохин. — Механик, теоретик и практик — Тимошенко; химик Титов; астроном Стойко; физик Зворыкин; зоолог Давыдов, археолог Ростовцев — вот!.. Вы, конечно, знаете о гигантском пароходе «Нормандия»? Корпус его проектировали русские инженеры Юркевич и Петров, дизеля созданы по проектам профессора Аршаулова, винты — по системе Хоркевича, вот!.. И еще! Я уж не стану говорить об Алехине, Протазанове, геологе Андрусове. Это лишь те, кого я сейчас вспомнил.

— Единицы, — спокойно возражал Анатолий. — Их можно перечислить по пальцам.

— Сотни! Многие сотни! — горячился Лев. — А тысячи, преодолев трудности и угрозы, возвращаются на родину.

— Из двухмиллионной эмигрантской толпы выкристаллизовывается особый индивидуум, живущий только по своим законам, исповедующий свои понятия о чести, доблести, суждения о той миссии, которую призвана дать одряхлевшей Европе его молодая беженская сила. Кровь молодых российских изгнанников, прошедших огонь, воду и медные трубы. Лучших представителей прежней России, которые с револьверами в руках стреляют в большевиков где только могут.

— Так что это за тип, по-вашему?! Формулируйте дальше.

— Извольте, — соглашался Грибовский. — Надеюсь дать добавочную характеристику. Прежде всего отмечаю полную неспособность к ассимиляции. Расшифровывается так: «Я никому не нужен, да? И вы мне не нужны». Принимается характеристика в целом?

— Принимается, — Анохин машинально водил карандашом по листу бумаги — получался автошарж, очень похожий и смешной; вместо кудрей — горелка от примуса. — Дальше, Анатоль. Я внимаю со всей серьезностью и обдумываю возражения.

— Итак. «Я» — фигура значительная. И по происхождению, и по судьбе, если всегда помнить прошлое и мыслить только его категориями. «Меня» распирает сложность собственной персоны. Кидает то в иллюзорные мечтания, то — без переходов! — в реальную депрессию. Привычка посещать церковь — это не мистицизм. Она помогает очиститься от скверны, помогает всем окружающим считать «меня» за доброго, праведного христианина. Что немаловажно при общей концепции личности.

— Концепция требует дискуссии.

— Не говори красиво, друг Лев. Делай скидку на аудиторию. Я ведь тупой.

— Себя к таковым не причисляю.

— И напрасно. Лично я — полный идиот.

— В таком случае, может быть, господин, именующий себя идиотом, что-то возразит? Это будет весьма интересно.

— Лишь об одном скажу. Упустил ты одно важное обстоятельство, характеризующее нашего формирующегося господина. Наш герой встречается в двух ипостасях. Одна его разновидность кичится надпартийностью. Он над схваткой. Он не ждет, чем кончится мышиная возня здесь. Его интересует лишь реставрация законной власти в России, на основе которой он и построит свою власть.

— Первая добавка к характеристике героя принимается, — в тон Грибовскому серьезно сказал Анохин. — Выясним, все, касаемое второй разновидности.