Семь свитков из Рас Альхага, или Энциклопедия заговоров

-Вот это настоящая любовь к ближнему!- торжественно возвестил Папа.- Что же мне делать с этими бедными рыцарями?- в некоторой растерянности пробормотал он, видимо все же озадаченный находчивостью Фьямметты.- Может, в самом деле помиловать? Ведь в аду и так уже набито как сельдей в бочке. Того и гляди треснет пекло у меня под зад... то есть под святым престолом. Не помиловать ли мне этих двух "беленьких"?

-Помиловать! Помиловать!- взревела толпа.

-Так тому и быть!- рек Папа и трижды стукнул кадуцеем по ноге стоявшего рядом с ним епископа, отчего тот трижды завопил поослиному.- Отпускаю и всем бедным рыцарям грехи, и только Великому Магистру повелеваю пройти через Чистилище еще в сей земной жизни, дабы вознеслась его душа на Небеса в хитоне брачном, достойном ангельского отличия! Сие же знамение моей всемилостивой воли да будет запечатлено во веки веков! Ныне сойду я на землю, дабы сей возлюбленный, хоть и рогатый, однако тоже, подобно пророку Илии, сподобился бы узреть не передняя моя, но задняя. Опускайте, говорю вам, чурбаны неотесанные, чтоб вам всем херувимы на макушку наделали!

И епископы, суетясь и мешая друг другу, принялись обматывать ослиного Папу веревками, а потом - и спускать его вниз, с вершины адской горы.

-Довольно!- рявкнул Папа, повиснув в двух пядях над помостом.- А теперь нука, серувимы мои верные, приобнажите пред лицом народа моего задняя моя!

И архангелы задрали папские одежды, так что открылась для всеобщего обозрения кургузая задница кривого лудильщика с улицы Гнилая Труба. Толпа вновь разразилась бурей ликования.

-А теперь, рогатенький,- ласково обратился Папа через плечо к Великому Магистру,- снимай свой горшок и ставь печать на святейшую буллу о своем помиловании, а то хуже будет.

Висевшая на моей руке Фьямметта прыснула от смеха.

-Что за смешки!- рявкнул Папа.- Кто тут кощунствует в великий час праведного суда?! Дождетесь у меня: всех вас своей заднею припечатаю так, что никакой Моисей и за сорок лет вас из дерьма не выведет!

-О, простите нас грешных, Ваше Всемогущее и гущее и гущее и совсем густое Сратейшество!- взмолилась Фьямметта, пав на колени.

-Тото же!- удовлетворился такой повинной Папа и вновь накинулся на Великого Магистра.- А ты что замешкал, рогатенький, или не желаешь заключать со мной вечный завет любви?

Сам Гвидо Буондельвенто смиренно услужил Великому Магистру, приняв из его рук рогатый шлем. Придерживая на груди ящик со "смертными грехами", Сентилья опустился на колени и на глазах всей Флоренции приложил уста к не слишком живописному заду кривого лудильщика. В тот же миг ослиный Папа так громко и мощно пустил ветры, что Великий Магистр, отшатнувшись, не удержался и под тяжестью ящика с "грехами" повалился на спину. Площадь превратилась в огнедышащий вулкан восторга, и вряд ли кто, кроме нас, прощенных тамплиеров, а также Сентильи и самих архангелов, услышал новое повеление Папы, предназначавшего Великого Магистра огненному очищению, дабы душа его предстала перед вратами рая уже освобожденной от всех земных изъянов и грехов.

Архангелы подхватили Великого Магистра подмышки, вздернули вверх и поволокли к столбу, воздвигнутому с правой стороны от вертепа. По всему было видно, что столб ожидал своей жертвы и кто-то из грешников так или иначе был обязан стать жертвой "священного" пламени. Возможно также, что ослиный Папа подразумевал Сентилью с самого начала.

Тот совсем не сопротивлялся, а только крепче прижимал к груди ящик со своими греховными накоплениями. В два счета прикрутили Великого Магистра Сентилью толстой веревкой к столбу, а потом обложили, видать нарочно высушенным к празднику свиным калом. Им, кстати, снабдили архангелов сами служители ада, протянувшие из преисподней своим небесным недругам целых два мешка сего славного благовония.

Уж если двух малых кадильниц хватило на то, чтобы пять тысяч человек кривились, зажимали носы и жались по стенам, то при виде двух мешков толпа и вовсе закачалась, как пшеничное поле под порывом сильного ветра. Великий же Магистр тамплиеров стоял, готовый мужественно претерпеть ужасную муку. То ли стойкость характера, то ли пятнадцать тысяч флоринов придавали ему несказанную силу духа, и, признаюсь, он даже заставил меня уважать столь достохвальную непоколебимость.

Тем временем, свиное кало начало прегнусно тлеть, а толпа - медленно и неуклонно расступаться от места казни.

-Пускай прокоптится!- кто-то зычно крикнул из толпы.- Ворон отпугивать сгодится!

Никакого движения эфира, если не считать дыхания народа, не происходило, и Великого Магистра скоро окутал удушливый смрад. Мне стало жаль беднягу, когда он, не выдержавтаки столь отвратительной пытки, задергался и наконец испустил из себя струю рвоты, угасившей небольшую часть жертвенного огня, а заодно обдавшей и ящичек с грехами.