Семь свитков из Рас Альхага, или Энциклопедия заговоров

Кинжал, более не подчинявшийся моей воле, угодил именно туда, куда и должен был угодить - в хребет между лопаток. Незнакомец содрогнулся, замерев на месте, , и хрипло застонал. Он, однако, не повалился на землю, а, с трудом повернувшись, неверными, шаткими шагами двинулся обратно, к дверям таверны.

Сразу два желания толкнули меня с места и бегом повели к нему: я торопился скорее узнать, что еще за хищник попался мне на этой ночной охоте, а заодно воспрепятствовать ему и не пустить в таверну, полную всякого народа.

Я пересек его путь, схватил за правую руку и концом малого Зуба несильно ткнул в бок, чтобы в случае схватки на кинжалах сразу докончить кровавое дело.

Капюшон свалился с его головы, повиснув сзади на ассасинском жале, и в то же мгновение дверь таверны приоткрылась, пропуская во тьму луч света, который едва ли мог рассеять мировой мрак, зато озарил лицо моей жертвы.

У меня подкосились колени, а сердце едва не выскочило из горла наружу! Передо мной из последних сил держался на ногах не кто иной как сам Тибальдо Сентилья! Рот его был приоткрыт, и с губы свисал темный сгусток слюны.

Он, уже смутно воспринимая происходящее, повел головой из стороны в сторону и, заметив меня рядом с собой, остановил на мне гаснущий взор.

-А это ты, брат,- с трудом выдавил он из себя слова, которые поразили меня до глубины души, подобно кинжалу не стальному, но духовному.- Что-то сильно жжет там, сзади. Посмотри.

Еще на несколько мгновений помедлил я с ответом, и более ответ не потребовался. Силы оставили флорентийца, и он стал валиться наземь. Выронив кинжал, я подхватил Сентилью и уложил на бок. Дыхание его стало шумным и частым, что свидетельствовало о близком конце.

Укладывая его руки, я вдруг обнаружил свое оправдание: он все еще крепко сжимал тонкий и длинный стилет, вещь, не слишком потребную для прогулки в конюшню.

Едва я подумал про конюшню, как двери ее распахнулись, и наружу, сильно пригнувшись, выехал всадник, которого я, разумеется, принял за рыцаря Эда. Прямо во дворе он пришпорил коня, и тот, громко застучав по камням подковами, поскакал прочь.

Сразу вслед за тем широко распахнулись двери гостиницы, и свет хлынул во двор, тут же выдав меня дюжинам глаз. Постояльцы и, должно быть, хозяева взбудораженной толпой протискивались в двери, мешая друг другу и ругаясь. Я услышал крик на итальянском:

-Воры! Уводят коней!

Оставаться здесь хотя бы еще на один вздох казалось теперь непозволительным безрассудством.

-Прости, брат! - коротко шепнул я флорентийцу, даже не задумываясь, почему называю истинного убийцу так же, как назвал меня он, и, вскочив на ноги, полетел в темноту, вслед за конем.

-Убийцы! Убийцы! Хватайте убийц!- догнал меня еще один истошный крик, прибавивший мне сил и рвения.

Я припустил, не разбирая никаких дорожек, куда глаза глядят, хотя и глаза не могли мне подсказать никакого пути посреди черной трапезундской ночи.

Надо признать, что исподнее, которое носят греки, гораздо более пригодно для ночного бегства по камням и колючим кустам, нежели узкие европейские одежды. Я порядочно исцарапался, цепляясь за шипы и ветки, и коегде прорвал штаны и тунику насквозь, но, однако, вовсе не страдал от пота или тесноты в самых заветных местах тела.

Преодолев изрядное расстояние, я решил перевести дух и оглядеться по сторонам.

Увиденное трезвым взором - а к тому времени я уже совсем протрезвел,- вовсе не обрадовало: следом за мной двигался широким полукольцом многочисленный рой огромных светляков. То была ночная охота с факелами. Крики "Убийцы! Хватайте убийц! Собирайтесь все, мы ловим убийц!" доносились со стороны постоялого двора, и от моря и, наконец, как мне почудилось, отовсюду. Эти крики как бы зажигали своими звуками все новые и новые факелы. Действительно, уже и со стороны моря текло в мою сторону, рассыпаясь ярким ожерельем, скопление огней.

Я еще раз огляделся и понял, что, несмотря на ночь и кажущуюся легкость спасения, дела мои совсем плохи. Видно, что местные жители уже имели опыт подобной охоты и знали, что преступник, конечно же, будет стремиться прочь от города, и потому вернее всего - загнать его к подножию крутых скал, которые возвышались как раз в той стороне, где жгучие светляки еще не затевали своей мстительной пляски. Там, у этих скал, преступнику оставалось либо переломать себе кости на остром крошеве у самого подножия, либо сорваться с высоты - ибо сама ночь несомненно заставит беглеца сделать одно неверное движение,- либо сдаться на гнев или милость преследователей.

"Вот бы узнать, что бы сделала на моем месте Черная Молния?",- подумал я и вовсе не кстати вспомнил ее прекрасные тонкие пальцы и даже поймал себя на том, что тянусь губами во тьму.