Семь удивительных историй Иоахима Рыбки

Балярус хвастал тем, как мужественно воевал он под Сольферино, будучи капралом 21-го егерьского полка, как собственным телом заслонил молоденького императора Франца Иосифа и как император Наполеон III, заметив это, приказал нацелить на них пушку. Пушка выстрелила, словно тысяча чертей, но вместо того, чтобы оторвать голову Францу Иосифу, снаряд оторвал ногу у капрала Баляруса. В награду светлейший пан император Франц Иосиф приколол Балярусу золотую медаль за доблесть — ее потом у него цыгане украли, — а взамен ноги подарил ему шарманку с обезьянкой, только обезьянка скоро сдохла. Достойный император, ничего плохого не скажешь!..

И вот вчера, когда я хоронил покойного Кучатого, вспомнились мне старый ветеран битвы под Сольферино Бартоломей Балярус, эрцгерцог Максимилиан в паноптикуме Венцеля Наврата и Эрика с часами.

Часы, которые она украла у Наврата, теперь покачиваются на цепочке в шкафу вместе с другими, так же мерно тикают и нашептывают мне давнюю удивительную историю.

Догорают и постепенно гаснут свечи над могилками, на башне костела бьет одиннадцать. Люди давно уже разошлись по домам, довольные, что выполнили свой христианский долг. Они зажгли свечи на могилах своих близких, прочитали молитвы, прогуливались по кладбищенским дорожкам и очень радовались тому, что не они лежат в земле. Поглазели на могилы, смотрели, которая лучше украшена бумажными цветами, на которой горит больше свечей, вспоминали умерших, посплетничали о живых, а парни с девушками удирали прямо с кладбища в рощу над Ользой.

Вчера, когда я закапывал покойного Кучатого — его три дня назад выловили в Черном пруду, — мне казалось, что вместе с ним я хороню все воспоминания, связанные с восковым эрцгерцогом Максимилианом в стеклянном гробу, и с худенькой Эрикой, которая хотела стать Юдифью, и с Венцелем Навратом, который был похож на Олоферна.

Очень это смешные воспоминания. Приходят они ко мне сегодня, в мрачную ночь поминовения усопших, и похожи они на подвыпившую компанию. Нет, скорее на шутовской маскарад, какой я видел в Ницце в карнавальную ночь. С той только разницей, что сегодня маски кажутся уже выцветшими, поблекшими и очень глупенькими. Да, Эрика!

Где теперь Эрика с глазами вспугнутой серны? И куда подевались все эти библейские и не библейские вылепленные из воска покойники, которые так ловко кивали головами, стреляли глазами и размахивали руками? Поначалу они пугали меня, а потом стали развлекать. Куда все это девалось?

Ну какой же я дурак! Ведь стоит мне зажмурить глаза, и я вижу, как горит полотняная палатка, а в палатке жарятся и тают восковые покойники, пылают и коптят черным дымом, Эрика с кухонным ножом в руке пляшет, а Венцель Наврат держится за свою окровавленную голову и ревет…

Это была месть Эрики в ту ночь, когда он, как всегда, пытался взять ее силой и избил кнутом.

Эрика обезумела. Она раскроила голову Наврату и убежала. Она сорвала керосиновую лампу, которая висела у входа в полотняный паноптикум, разбила ее и подожгла керосин; пламя вспыхнуло и разлилось… А Эрика плясала как одержимая и кричала, что она Юдифь, что она Юдифь…

Потом ей захотелось еще поджечь цыганский фургон, где ревел Наврат, но поскольку из города уже бежали люди, она опомнилась, схватила меня за руку и крикнула:

— Бежим!..

Из предместья Любляны мы добрались до самой Риеки. Брели глухими тропами и межами, потому что боялись жандармов. Ночевали в стогах сена, в амбарах, в лесу. Иногда в крестьянских хатах. Жили подаянием и тем, что удавалось украсть. Завшивели. Стали похожи на загнанных зверей. Я подумывал, не сбежать ли от нее, но мне было ее жаль. А она словно угадывала мои мысли и по ночам, когда мы спали в сене, во ржи или в сарае, прижималась ко мне, целовала меня, а потом тихонько плакала.

— Чего ты плачешь? — не раз удивлялся я.

— От счастья. Радуюсь, что я твоя, а ты мой!.. — шептала она и снова ласкала меня.

Опутала меня эта девушка.

Впервые я ее увидел под Жылиной в Словакии. Посреди площади стояла большая полотняная палатка, расписанная весьма красочными картинами. На них были изображены какие-то жестокие, кровавые сражения, оторванные головы и ноги, трупы, дымящиеся пушки и толпы вооруженных винтовками солдат, с криками бегущих навстречу друг другу. А еще, тоже очень яркие картины рассказывали о свирепой стихии: в бушующем море тонули корабли, становились дыбом столкнувшиеся паровозы, а за ними громоздились вагоны с пассажирами. Поезда сталкивались на очень высоком мосту, и потом все падало в пенящуюся реку вслед за машинистом с оторванной ногой. На другой картине в огромном городе происходило землетрясение, бушевали пожары, вода заливала улицы. Или свирепствовала холера, и всюду валялись трупы, текла кровь и панический страх охватывал все живое.

Одним словом, Апокалипсис святого Иоанна да и только.

Не хватало только ангелов, дующих в медные трубы, многоголовых драконов с разинутыми пастями и дьяволов, колющих вилами души грешников.