Семь удивительных историй Иоахима Рыбки

— Ребенка не отдадим — и все. Ильзе ничего не говори. Она уже наше дитя, наша Ильза.

Все это рассказал мне Кухарчик, когда мы сидели в забое в третьем штреке и ждали либо спасения, либо смерти. А остальные с таким волнением слушали историю Ильзы, что на время забыли о пожаре, о дыме и неотвратимо приближающейся гибели.

— Я в кино однажды такой фильм видел! — вмешался прилизанный Пасербек.

Странный он был человек. Несмотря на опасность нашего положения, несмотря на угрозу смерти, он то и дело подходил к лампе, доставал из кармана зеркальце, гляделся в него и приглаживал рукой напомаженные волосы.

— А я как-то читал книжку про Розу из Танненберга, и в той книжке написано было что-то вроде похожее! — заметил Остружка.

Потом снова воцарилась тишина. Все помрачнели, задумались. Проходили минуты, а нам казалось, что проходят часы. На стояке горели две лампы, три мы погасили ради экономии. На соседнем стояке тикали часы Кухарчика. Таков уж был обычай — один из бригады в забое вешал на стояке свои часы.

Вокруг была черная, тяжелая, напряженная тишина. И в этой тишине казалось, что часы Кухарчика не тикают, а грохочут. Кроме часов слышно было наше дыхание.

У Кужейки дыхание было свистящее. Известное дело — астма!.. Время от времени поскрипывал стояк. Иногда осыпалась угольная крошка с кровли или с отбоя. Ее шорох был для нас страшнее сильнейшего грохота. Минуты тянулись часами.

Десять перемычек уже разобрано. Значит, дым сюда не дойдет, ведь ему открыта более короткая и удобная дорога — к вентиляционному стволу. По всей вероятности, спасательные команды стараются нас выручить…

Ну а мы что должны делать?

Никто из нас этого не знал. Старый Кужейка поднял лампу и посветил мне в лицо. Взгляд у меня был твердый и злой. Остружка, Пасербек и Кухарчик тоже ждали моего слова.

— Почему ты молчишь? — спросил Кужейка.

— Почему ты ничего не говоришь?

— Не свети мне в глаза! — сказал я, взяв себя в руки, и отвел от лица лампу. — Что теперь будет? Да ничего!

— Как ничего? Сдохнем!

— Еще не пришло время издыхать!

— Наползет дым… — прошептал Остружка.

— Не должен наползти!

Пока я разговаривал с Кужейкой, остальные поднялись и тоже смотрели мне в глаза. Я понимал, что в их сердца проникает страх и они ищут у меня защиты. И я подумал: если мне удалось силой взгляда усмирить самого дьявола, то уж как-нибудь я развею страх у моих товарищей. И они сели, внешне вроде бы успокоившись. Я взглянул на свои часы. Два часа пополудни. Значит, мы здесь уже восемь часов. Интересно, что с группой Вилька? Они отрезаны так же, как и мы. Если Вильк догадался разобрать перемычки у входа в штрек, как я это сделал, то они находятся в таком же положении, как и мы. Сидят в забое и ждут спасения.

Да! Сидят в забое и ждут спасения. Однако придет ли спасение вовремя? Так я тогда думал и заставлял себя не поддаваться страху. Это было нелегко. И я боялся, только мне нельзя было это показать. Иначе люди сошли бы с ума.

Я был уверен, что спасательные команды отправились нам на выручку, давно уже отправились, только им трудно пробираться через линию огня. Я не мог понять, чем вызван пожар. Либо подкачал трансформатор, либо стерлись оси у транспортной ленты и загорелась резина. Судя по дыму, это, пожалуй, горят не ленты. Скорее, это чад горящего масла и запах гари. И, значит, дело в трансформаторе!

Когда мы разбирали десятую перемычку, я сказал, что этого достаточно. Для чертова дыма теперь открыт кратчайший путь, и он может свободно тянуться в вентиляционный ствол. Лишь бы не выключили вентилятор!..

Известно, если вентилятор работает, внизу чувствуется движение воздуха. И пожару легче распространиться вширь. Однако можно ведь перекрыть место, охваченное огнем.

Я ничего не мог придумать, не мог собраться с мыслями. В одном я был уверен: спасательные команды стараются нас выручить. Но если они не придут вовремя, дым и чад доберутся до забоя, и тогда…

Снова наступила тишина. Люди сидели, глубоко задумавшись. Я знаю, о чем думал каждый из них. Кужейка жалел, что отказался выйти на пенсию, когда ему советовал управляющий. Остружка, пожалуй, ни о чем не думал, кроме одного — каким образом спасти свою жизнь. Пасербек извергал проклятия и чертыхался, потом замолчал и стал шагать взад-вперед по штреку.

— Я еще и не жил-то, а теперь тут подыхай! — вдруг вырвалось у него, и он стал кусать пальцы.

— Не распускай, дурак, нюни! — сказал я ему строго.

— Вам-то что! — огрызнулся он. — Вы старый дед, у вас жизнь позади, а я молодой…

— Вонючий мозгляк! — заорал я. — Кто тут говорит о смерти? Чуть огонек занялся в выработке или еще где-нибудь, ты сразу в штаны наложил! Да ведь мы тут в безопасности, дым сюда не дойдет! А воздуха нам хватит, пожалуй, на неделю!.. И до того времени нас спасут!..

Эти слова я произнес очень уверенно. Так, будто я, к примеру, говорил о том, что мне, мол, докучает блоха, но я ее поймаю. Пасербек поглядел на меня. Я собрал все силы и глядел в его перепуганные глаза. Я поднял лампу.

— Вы так думаете? — спросил он. По его тону я почувствовал, что он мне поверил.