Семь Замков Морского Царя

Смерть у Майка Байнеса оказалась не из легких. Четыре раза подряд через его тело пропускали электрический ток. Каждый раз он ревел, как безумный, чередуя жалобы, признания, ругательства и угрозы, в то время, как электроды раскалялись до красного цвета, и он начинал поджариваться, сидя на электрическом стуле.

Присутствовавший при казни журналист приводит последние слова казненного:

— Заканчивайте, мерзавцы, проклятые демоны, я обещаю… Клянусь, я, Майк Байнес, доберусь до всех вас…

Мы с Вельдером слышали эти слова…

Учитывая разницу во времени, мы определили, что судороги нашего Цезаря в точности совпали с временем казни Байнеса.

Этот вывод ошеломил Вельдера. Он с ужасом смотрел на обугленные останки своего робота и негромко стонал:

— Это невозможно… Это нельзя представить…

Нужно совсем не знать Вельдера, чтобы подумать, что он навсегда останется при этом мнении.

Через несколько дней он изложил гипотезу, которую назвал на сто процентов научной, но она была настолько абсурдной, что я не решусь привести ее.

Я ограничусь тем, что, согласно Вельдеру, душа мертвецов путешествует на волнах Герца так же легко, как сигналы Морзе или концерт в исполнении оркестра Би-би-си. Естественно, необходимо выполнение определенных условий, которые он собирался установить рано или поздно.

Само собой разумеется, что до сих пор он так ничего и не выяснил, и новый Цезарь, занявший место в углу гостиной, выглядит еще более мерзко, чем его предшественник.

Совершенно очевидно, что если Бог и раскроет когда-нибудь тайну жизни и смерти, то он сделает это не с помощью электрического явления вроде грозы, и не благодаря недоучке вроде Вельдера.

Николас Абадон и его умерший отец

(Nicolas Abdoon et feu son père)

Тридцать лет назад в одном из домов квартала Бермондси скончался доктор Абадон. Уже много лет он жил один и, как говорят, был настолько скупым, что питался тараканами, добытыми на своей кухне.

Некоторое время спустя после похорон в адвокатской конторе Фоксвелл и Куррент в Тампле появился джентльмен. Он бросил на стол вышеназванным законникам несколько бумаг и заявил:

— Я Николас Абадон, сын скончавшегося доктора Аба-дона, и я хочу вступить во владение его домом.

Мистер Фоксвелл не сразу восстановил ментальное равновесие, потому что этот визит сильно ошеломил его. Он знал, что Николас Абадон исчез давным-давно, вероятно, лет тридцать назад.

Но посетитель объяснил, спокойно и четко:

— Мне было шестнадцать лет, когда мой отец поместил меня в Бедлам[63]. Он был прав, так как я был безумен. В двадцать лет я сбежал из сумасшедшего дома. Познакомьтесь с моими бумагами: в них характеристики, полученные от трех врачей с Харли-стрит[64], в том числе отзыв одного известного психиатра; все они утверждают, что в настоящее время я полностью здоров душой и телом.

Мистер Фоксвелл счел необходимым поздравить господина Абадона.

— Таким образом, я вступаю во владение домом отца.

— Надеюсь, вы не увидите много изменений, — заявил законник. — Господин Абадон, ваш отец, был… скажем, весьма консервативной личностью.

* * *

В октябре установилась сырая и туманная погода. Николас Абадон решил обосноваться в комнате, когда-то служившей его отцу кабинетом для осмотра пациентов. Он разжег угольные брикеты в небольшой печурке и устроился в кресле, повернувшись лицом к висевшему на стене портрету, написанному художником, считавшимся знаменитостью в последней четверти XIX века.

На портрете был изображен мужчина с черной бородой и жестким взглядом, одетый в строгий сюртук.

— Здравствуй, отец, — сказал Николас, — вот я и вернулся.

Он раскурил сигару и плеснул в стаканчик немного виски.

— Я должен был вернуться раньше, гораздо раньше, чтобы разбить вам голову ударом кочерги, но это было бы жалкой местью ребенка. Вы заслуживаете большего, мой отец. Скажем, несомненно заслуживаете… Я знаю, что вы сейчас слышите меня, вы не могли поступить иначе.

В то время мне было четырнадцать или пятнадцать лет. Когда наступал вечер, я проходил вестибюлем, обычно очень плохо освещенным. Я входил в эту комнату, где сидели вы спиной к огню и полировали скальпели, сверкавшие, словно лучи луны.

Я вскрикивал:

— Мне страшно!

— Чего ты боишься? — спрашивали вы.

Я не знал, что ответить, и говорил, что меня пугает что-то очень страшное.

После этого вы снимали со стены свой охотничий хлыст и избивали меня до крови.

— Я должен научить тебя ничего не бояться, — говорили вы.

Однажды заснув, я вскоре проснулся с диким воплем.

Слуги никогда не оставались на ночь в нашем доме, и я принялся звать отца. Он почему-то не появлялся.

Я знал, ЧТО В МОЕЙ КОМНАТЕ НАХОДИТСЯ БОЛЬШОЙ УЖАС, но не мог определить, что именно пугает меня. Я вскочил с постели и кинулся искать отца. В этот момент отворилась входная дверь, и вошли вы.

Ваше черное пальто намокло от дождя, и с бороды стекали струйки воды.

Первой вам под руку попалась толстая трость с серебряным набалдашником; она успешно заменила охотничью плетку, и у меня оказались сломанными два ребра.