Семейная хроника

В начале 1929 года, в связи с приездом в Ленинград Луначарского, был объявлен его доклад о международном философском конгрессе в Оксфорде, с которого он незадолго до того возвратился. Мы с Ниночкой заблаговременно явились в Юсуповский дом, где должен был состояться доклад, и уселись в первом ряду. Зал был переполнен, но время шло, а лектор не появлялся. Наконец кто-то с эстрады объявил, что Анатолий Васильевич задержался по весьма срочному и важному делу в Академии, но все же обещает, хотя и с опозданием, прибыть. Никто не стал расходиться.

Наконец около 11 часов появился явно взволнованный Луначарский и сказал: «Прошу меня извинить. Я задержался на экстренном заседании совета Академии наук. На нас папа тяжелая обязанность лишить звания академиков Платонова, Лихачева, Любавского и Тарле». В потрясенном зале воцарилось молчание. Овладев собой, Луначарский перешел к докладу. Излагая свои впечатления о поездке в Оксфорд, он ни на минуту не присаживался и нервно ходил из конца в конец эстрады, изредка взглядывая на молчаливого человека с черными пронизывающими глазами, сидящего тут же за небольшим столиком в качестве секретаря. Не знаю, насколько это так, но я слышала, что этот «секретарь» с черными глазами был приставлен к нему в качестве сдерживающего начала, так как Анатолий Васильевич в ходе своих речей мог увлекаться и говорить лишнее.

Из всего сказанного на этом докладе я поняла, что съезд в Оксфорде оказался очень интересным и на Западе появились новые философские течения, из которых одно (сущность его не была изложена) легко может вступить в борьбу с материализмом (тут взгляд на «секретаря» и оговорка: «кроме диалектического, конечно!»).

Перехожу к делам семейным. Моей belle-soeur Татьяне Николаевне ради хлеба насущного и «гражданского лица» пришлось поступить работницей на слюдовую фабрику, находившуюся на Екатерингофском проспекте, недалеко от Мойки. Восемь часов подряд она тоненьким лезвием расщепляла пластинки слюды, потом, усталая, иногда заходила ко мне, но чаще спешила домой.

Жила Татьянка в Озерном переулке близ Знаменской, занимая небольшую комнату в семье папиных друзей Нелидовых. Юрий Александрович Нелидов был сыном бывшего русского посла в Париже и братом того Нелидова, который, служа чиновником особых поручений при управляющем Императорскими театрами Теляковском, не пользовался любовью актеров Малого театра и в том числе дяди Коли Шереметева.

Юрий Александрович в описываемое мною время работал в библиотеке Александринского театра. Через его жену Марию Ивановну Татьянка подыскала для Леонутовых две большие комнаты в квартире Ольги Ивановны Звегинцевой, элегантной дамы из высшего петербургского общества, и осенью 1928 года Любовь Павловна, крестная, Таня и Оля переселились из Калуги на угол Знаменской и Бассейной улиц. Я часто проводила у них вечера и возвращалась домой с последним, громыхающим по пустынным улицам трамваем.

Музыку девочки забросили. Таня поступила на конструкторские курсы, Оля — в дорожный институт. Иван Дмитриевич продолжал работать на лесозаготовках близ станции Мга, Виктор получил место инженера на ближайшем к Ленинграду участке бывшей Николаевской дороги.

Жизнь как будто вошла в нормальную колею, но радость со смерти Павлика в эту семью уже не возвращалась. К тому же Оля стала кашлять кровью. Ей все же удалось окончить институт, но в 1933 году, во время накладывания пневмоторакса в Обуховской больнице, она мгновенно умерла тут же в процедурной. (Видимо, была допущена какая-то ошибка.) Отпевали Олю в Греческой церкви, где за пять лет до этого мы с ее братом и Татьяной Николаевной стояли у Пасхальной заутрени, а похоронили на Охтенском кладбище. Вскоре умерла и крестная. Других членов семьи я, с моим отъездом из Ленинграда, потеряла из виду.

Но возвращаюсь к 1929 году. Два или три раза мне удалось получить свидание с отцом в ДПЗ через две решетки, но эти свидания радости не доставляли, и папа обычно прерывал их ранее назначенного срока. Зато в апреле, когда отца, больного воспалением легких, привезли со Шпалерной домой, мы возликовали и вообразили, что все муки кончены. За пять месяцев пребывания в тюрьме папа ясно понял причину своего ареста: «снять» его с работы во время «чистки» Академии было неудобно, так как должность была выборная — следовало действовать иначе и более радикально. Первое время его обвиняли в похищении из Государственного архива дневника короля Станислава Понятовского, над которым он одно время работал. Потом, когда отец указал точно, в каком отделе архива этот дневник должен находиться и сотрудники архива удостоверили, что рукопись на месте, о Станиславе Понятовском никто больше не вспоминал. Других обвинений не предъявлялось, разве что камергерство в прошлом, которого отец никогда не скрывал!