Семейная хроника Уопшотов. Скандал в семействе Уопшотов. Рассказы

Мистер Вагнер расхваливает свой кофе, и несколько минут спустя привозят кварту его на велосипеде, который в океанских сумерках звенит и гремит так, словно весь увешан колокольчиками. Уильямсы недолго играют в вист, потом, поцеловавшись, желают друг другу спокойной ночи, ложатся спать и видят сны. Мистеру Уильямсу, снедаемому безудержной, мучительной, настоятельной, грызущей потребностью в любви, снится, что он держит в объятиях китаянку, которая работает официанткой в ресторане «Пергола» в Травертине. Миссис Уильяме, страдающая бессонницей, возносит к небу вереницу пленительных молитв, напоминающих облачка разноцветного дыма. Миссис Бретейн видит во сне, что она, в три часа утра очутившись в незнакомом поселке, звонит у дверей какого-то каркасного дома. Она как будто ищет свою прачечную, но незнакомая женщина, открывшая ей, неожиданно кричит: «О, я думала, это Френсис, я думала, Френсис вернулся домой!» Мистеру Бретейну снится, что он ловит форель в реке, русло которой загромождено камнями, скрепленными точно камни развалин и дышащими далеким прошлым, как улицы и базилики древнего города. Миссис Даммер снится, что она плывет по хорошо известному фарватеру сна, между тем как мистер Даммер, лежащий рядом с ней, совершает восхождение на Маттерхорн [73]. Джек Брэтл видит во сне лужайку, не заросшую пыреем, огород без сорняков, платяной шкаф без моли и фруктовый сад без гусениц. Его матери, спящей в соседней комнате, снится, что губернатор Массачусетса и главный инспектор автомобильных дорог штата возлагают на нее корону за беспримерную аккуратность, с какой она соблюдала дозволенную скорость, сигналы светофоров и места стоянок. На ней белая широкая мантия, и тысячи людей рукоплещут ее добродетели. Корона оказывается неожиданно тяжелой.

Вскоре после полуночи разражается гроза, и последний раз я вижу городок при вспышках молнии и ясно Отдаю себе отчет в том, как сурово отразится время на этом простодушном уголке. Молния играет вокруг шпиля церкви Христа Спасителя, этого символа нашей извечной борьбы с силами добра и зла, и я повторяю слова из записки, обнаруженной в бумажнике Лиэндера после того, как он утонул: «Будем считать, что душа человека бессмертна и способна вынести любое добро и любое зло». Утробный грохочущий звук некая бездна в тиши провинциальной ночи — вспарывает во всю длину небо, и деревянная крыша, под которой я стою, усиливает шум дождя. Я никогда сюда не вернусь, а если и вернусь, то здесь уже не останется ничего, кроме могильных камней, которые только одни и будут напоминать о том, что произошло; здесь в самом деле не будет решительно ничего.

1965

Рассказы

БРАТЕЦ ДЖОН

Он услышал урчание катившей по проселку машины минут за пять до того, как она въехала на задний двор. Шум этот почти сливался с ревом ветра и шелестом крон обрамлявших лагерь сосен. Потом комнату озарил неровный свет фар, похожий на мигание штормового маяка, и двигатель машины, чихнув, заглох. Из-за обтянутой сеткой двери донесся свист, потом — усталый женский голос:

— Открывай, Алекс! У меня уйма свертков, а Элоиза опять канючит.

Алекс открыл дверь, и женщина вошла, держа на согнутой в локте руке большою тюк белья из прачечной. Она прижимала его к груди, будто ребенка. В другой руке у неё было множество разных свертков.

— Быстро же ты, — заметил Алекс. — Все привезла?

— Поцелуй меня, — попросила она.

Он поцеловал и снова спросил:

— Все привезла?

— Да. «Таймс», гвозди, навесной замок, белье. Почта закрыта, но я оставила в ящике адрес для пересылки. Алекс, меня скоро доконает этот переезд. Взгляни на мои руки, — она показала ему правую ладонь. Пальцы дрожали.

— Знаю, — ответил он. — Я тоже устал.

— Надо отдышаться. А тут ещё погода. Какой ветер…

— Да, — сказал он, — знаю.

Она отдала ему «Таймс» и положила все свертки, кроме одного, с бельем. Этот кулек она по-прежнему нежно прижимала к груди. Лицо женщины побледнело и заметно осунулось, голос звучал утомленно. Золотистые волосы были стянуты в пучок, и из-за этого она выглядела ещё моложе своих двадцати двух лет.

Он включил лампу, сел и взял газету. Его интересовал мятеж в Испании, и в чьих руках сейчас Мадрид.

— Миссис Уайли расстроена нашим отъездом, — сказала женщина. — Она уже никого так не обдирала на стирке, как нас с тобой. Я попрощалась с мясником и смотрителем гаража, от твоего имени тоже. Удивительное дело: всего две недели тут прожили, а уже обросли знакомствами. И ещё я купила Элоизе мороженое.

— Что? А, ты ведь говорила, что она вся вымазалась шоколадом, не так ли? — спросил он, не отрываясь от газеты.

— Да. Если у тебя есть платок…

Он вытащил платок из кармана и подал женщине. Та потыкала им в узел с бельем, как будто вытирала рот ребенку. Это была их старая шутка. Каждый сверток с солью, сахаром, мукой или бельем женщина вот уже два года называла Элоизой и обращалась с ним как с младенцем. Но Алекс был десятью годами старше подруги, и эта игра часто утомляла его. Сегодня, например, он с трудом скрывал раздражение.