Семейные обязательства

Но вокруг был сказочный Гнездовск. Она была здесь одна, своей волей, и ей это очень нравилось.

«Я люблю вас», — неслышно сказала она всем. И умершим маме и тетке — думать о незнакомой Елизавете, как о матери, не получалось. И отцу, отдавшему свободу и честь ради не нужного ей счастья, и неизвестному возлюбленному Елизаветы, который, видимо, и не знал дочери…

Я люблю вас. Но решать буду сама.

Элиза с весело тряхнула головой.

Если не выйдет с наследством — найду работу. Лучше быть письмоводителем или гувернанткой, чем оставаться объектом чьей-то заботы. Год она проживет на то, что Пьер оставил ей, а потом? Либо он воскреснет, либо начнутся дрязги с остальными Румянцевыми. Самостоятельность придется отвоевывать, а ей с ними даже говорить страшно. Так что наследство семья Румянцевых может употребить… любым способом.

На еду для нас с кошкой Гердой я уж как-нибудь наскребу, а без богатых нарядов прожить можно, тем более что мне негде в них блистать. Не зовут дочь заговорщика на светские рауты, вот ведь неприятность какая.

Ну и пусть.

Для закрепления символического эффекта отказа от условностей этикета (или — из детской вредности), она достала из корзинки печенье-елочку и съела прямо на крыльце банка. Вопиющее нарушение приличий для имперской светской дамы, зато для никому не известной гостьи Гнездовска — в самый раз.

Угощение оказалось идеальным — хрустящим, но легко тающим во рту; в меру сладким, с нотками имбиря и малины. Элиза тут же потянулась за следующим.

Вечерело. Фонарщики уже вышли на улицы, переставляли свои длинные лестницы от столба к столбу, зажигали теплые огоньки. Элиза смахнула с рукава несколько снежинок, и с улыбкой смотрела, как падают новые, такие разные, огромные…

Город пах прошлогодней пожухлой травой на присыпанных снегом газонах, лошадиным навозом, сладкими плюшками из лавки на углу, мокрым ветром, дымом из печей и чем-то еще, неуловимым, незнакомым и сладким.

Элиза медленно шла по бульвару, любуясь вечерним Гнездовском — украшенными мишурой елками, разноцветными магическими огоньками в витринах, искусно вырезанными ледяными скульптурами на аллее…

В окне первого этажа солидного каменного дома она увидела мальчишку лет четырех. Парнишка уперся ладошками, прижался к стеклу носом и увлеченно корчил рожи прохожим. Подбежала запыхавшаяся нянька, оттащила сорванца и задернула шторы.

Элиза улыбнулась им вслед.

Афишная тумба обещала «почтеннейшей публике» премьеру новой пьесы «Танец сказок», выступление труппы воздушных гимнастов, соревнование по гонкам на санях и ярмарку зимних разносолов.

— Мы задержимся здесь на какое-то время, — сказала Элиза охране. — Банкиры хотят проверить мои бумаги.

— Билеты на премьеру раздобыть, — понимающе кивнул Эрик. — И к циркачам. Интересно, где они выкрутасничать собираются, неужто под открытым небом?

— Вот и выясни, — попросила его Элиза. — А я поужинаю — и домой, читать книжки и есть сладости. Раз уж послала судьба нежданную передышку, нужно ею пользоваться.

Гнездовск обещал стать жизнью-вне-времени. Элиза была здесь чужой, никто не знал ее, никто не обращал внимания, никто не кривился вслед с брезгливой ухмылкой, не шептал «загово-о-орщица!», не отводил глаза… просто не замечали. Ее это полностью устраивало.

Даже если ничего не получится из безумной идеи с наследством, она уже благодарна Гнездовску за чудесные зимние каникулы. И за коринку с печеньем.

Элиза прошла дальше по бульвару и села поужинать в маленьком уютном кафе. За окном снова повалил густой снег. Он завивался причудливыми узорами, рисовал добрую сказку дороге к теплому дому, горящему очагу и разогретому ароматному вину с травами в высокой кружке.

Вот она, эта кружка. Прямо перед тобой. Возьми в руки теплый фарфор, согрейся, отдохни. Пусть здесь не дом, а всего лишь остановка в пути.

Ты сама построишь свой дом.

Элиза улыбнулась своим мыслям и достала из корзинки еще одно печенье.

* * *

Гнездовская традиция Йольских карнавалов уходила корнями в далекое прошлое. Испокон века темным и глухим зимним вечером люди надевали шубы наизнанку, закрывали лица личинами и веселились вовсю, пугая злых зимних духов.

Прежние гнездовцы приносили жертвы богам и звали весну; их потомки просто развлекались, делая вид, что совсем не помнят старые обычаи.

Крынка с молоком и свежий хлеб у печки? Цветные ленточки в венике? Не ваше дело. Вот, плюшку возьмите, да отщипните очагу. Вкусно? Славно, славно… А теперь шагайте, нечего по хате шастать. Идите на площадь, там гулять будут до утра.

На одну, самую длинную в году ночь, от синего заката до блеклого рассвета во всем княжестве пели, плясали, пили, угощались и напрочь забывали, кто здесь крестьянин, кто рыцарь, кто знатная госпожа, а кто — прачка из портового квартала.

Говорят, даже старые духи лесов и полей… Да мало ли, что говорят? Сказки всё. Хотя, кто ж их знает, может, вон тот, с синей рожей, не краской размалевался, а вовсе даже омутник?